«Как тельце маленькое крылышком…»
Как тельце маленькое крылышкомПо солнцу всклянь перевернулось,И зажигательное стеклышкоНа эмпиреи загорелось.
Как комариная безделицаВ зените ныла и звенела,И под сурдинку пеньем жужелицВ лазури мучилась заноза:
Не забывай меня: казни меня,Но дай мне имя, дай мне имя:Мне будет легче с ним – пойми меня –В беременной глубокой сини.
1 января 1924
Кто время целовал в измученное темя –С сыновней нежностью потомОн будет вспоминать, как спать ложилось времяВ сугроб пшеничный за окном.Кто веку поднимал болезненные веки –Два сонных яблока больших, –Он слышит вечно шум – когда взревели рекиВремен обманных и глухих.
Два сонных яблока у века-властелинаИ глиняный прекрасный рот,Но к млеющей руке стареющего сынаОн, умирая, припадет.Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох,Еще немного – оборвутПростую песенку о глиняных обидахИ губы оловом зальют.
О, глиняная жизнь! О, умиранье века!Боюсь, лишь тот поймет тебя,В ком беспомощная улыбка человека,Который потерял себя.Какая боль – искать потерянное слово,Больные веки поднимать,И с известью в крови для племени чужогоНочные травы собирать.
Век. Известковый слой в крови больного сынаТвердеет. Спит Москва, как деревянный ларь,И некуда бежать от века-властелина…Снег пахнет яблоком, как встарь.Мне хочется бежать от моего порога.Куда? На улице темно,И, словно сыплют соль мощеною дорогой,Белеет совесть предо мной.
По переулочкам, скворешням и застрехам,Недалеко, собравшись как-нибудь, –Я, рядовой седок, укрывшись рыбьим мехом,Всё силюсь полость застегнуть.Мелькает улица, другая,И яблоком хрустит саней морозный звук,Не поддается петелька тугая,Всё время валится из рук.
Каким железным, скобяным товаромНочь зимняя гремит по улицам Москвы,То мерзлой рыбою стучит, то хлещет паромИз чайных розовых, как серебром плотвы.Москва – опять Москва. Я говорю ей: «Здравствуй!Не обессудь, теперь уж не беда,По старине я принимаю братствоМороза крепкого и щучьего суда».
Пылает на снегу аптечная малина,И где-то щелкнул ундервуд;Спина извозчика и снег на пол-аршина:Чего тебе еще? Не тронут, не убьют.Зима-красавица и в звездах небо козьеРассыпалось и молоком горит,И конским волосом о мерзлые полозьяВся полость трется и звенит.
А переулочки коптили керосинкой,Глотали снег, малину, лед.Всё шелушится им советской сонатинкой,Двадцатый вспоминая год.Ужели я предам позорному злословью –Вновь пахнет яблоком мороз –Присягу чудную четвертому сословьюИ клятвы крупные до слез?
Кого еще убьешь? Кого еще прославишь?Какую выдумаешь ложь?То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш –И щучью косточку найдешь;И известковый слой в крови больного сынаРастает, и блаженный брызнет смех…Но пишущих машин простая сонатина –Лишь тень сонат могучих тех.
«Нет, никогда, ничей я не был современник…»
Нет, никогда, ничей я не был современник,Мне не с руки почет такой.О, как противен мне какой-то соименник –То был не я, то был другой.
Два сонных яблока у века-властелинаИ глиняный прекрасный рот,Но к млеющей руке стареющего сынаОн, умирая, припадет.
Я с веком поднимал болезненные веки –Два сонных яблока больших,И мне гремучие рассказывали рекиХод воспаленных тяжб людских.
Сто лет тому назад подушками белелаСкладная легкая постель,И странно вытянулось глиняное тело, –Кончался века первый хмель.
Среди скрипучего похода мировогоКакая легкая кровать!Ну что же, если нам не выковать другого,Давайте с веком вековать.