Вспомнишь на даче осу,Детский чернильный пеналИли чернику в лесу,Что никогда не сбирал.
«Колючая речь Араратской долины…»
Колючая речь Араратской долины,Дикая кошка – армянская речь,Хищный язык городов глинобитных,Речь голодающих кирпичей.
А близорукое шахское небо –Слепорожденная бирюза –Всё не прочтет пустотелую книгуЧерной кровью запекшихся глин.
«Как люб мне натугой живущий…»
Как люб мне натугой живущий,Столетьем считающий год,Рожающий, спящий, орущий,К земле пригвожденный народ.
Твое пограничное ухо –Все звуки ему хороши,Желтуха, желтуха, желтухаВ проклятой горчичной глуши!
«Дикая кошка – армянская речь…»
Дикая кошка – армянская речьМучит меня и царапает ухо.Хоть на постели горбатой прилечь –О, лихорадка, о, злая моруха!
Падают вниз с потолка светляки,Ползают мухи по липкой простыне,И маршируют повзводно полкиПтиц голенастых по желтой равнине.
Страшен чиновник – лицо как тюфяк,Нету его ни жалчей, ни нелепей.Командированный – мать твою так! –Без подорожной в армянские степи.
Пропадом ты пропади, говорят,Сгинь ты навек, чтоб ни слуху ни духу,Старый повытчик, награбив деньжат,Бывший гвардеец, замыв оплеуху.
Грянет ли в двери знакомое: «Ба!Ты ли, дружище?» Какая издевка!Долго ль еще нам ходить по гроба,Как по грибы деревенская девка?..
Были мы люди, а стали людьё,И суждено – по какому разряду? –Нам роковое в груди колотьеДа эрзерумская кисть винограду.
«И по-звериному воет людьё…»
И по-звериному воет людьё,И по-людски куролесит зверьё…Чудный чиновник без подорожной,Командированный к тачке острожной, –Он Черномора пригубил питьеВ кислой корчме на пути к Эрзеруму.
Ленинград
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда – так глотай же скорейРыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денек,Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! я еще не хочу умирать:У тебя телефонов моих номера.
Петербург! у меня еще есть адреса,По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в високУдаряет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,Шевеля кандалами цепочек дверных.
«Мы с тобой на кухне посидим…»
Мы с тобой на кухне посидим,Сладко пахнет белый керосин.
Острый нож да хлеба каравай…Хочешь, примус туго накачай,
А не то веревок собери –Завязать корзину до зари,
Чтобы нам уехать на вокзал,Где бы нас никто не отыскал.
«Помоги, Господь, эту ночь прожить…»
Помоги, Господь, эту ночь прожить,Я за жизнь боюсь – за твою рабу…В Петербурге жить – словно спать в гробу.
«С миром державным я был лишь ребячески связан…»
С миром державным я был лишь ребячески связан,Устриц боялся и на гвардейцев глядел исподлобья –И ни крупицей души я ему не обязан,Как я ни мучил себя по чужому подобью.
С важностью глупой, насупившись,в митре бобровойЯ не стоял под египетским портиком банка,И над лимонной Невою под хруст сторублевыйМне никогда, никогда не плясала цыганка.
Чуя грядущие казни, от рева событий мятежныхЯ убежал к нереидам на Черное море,И от красавиц тогдашних, от тех европеянокнежных,Сколько я принял смущенья, надсады и горя!
Так отчего ж до сих пор этот город довлеетМыслям и чувствам моим по старинному праву?Он от пожаров еще и морозов наглее,Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый.
Не потому ль, что я видел на детской картинкеЛеди Годиву с распущенной рыжею гривой,Я повторяю еще про себя под сурдинку:Леди Годива, прощай! Я не помню, Годива…