«Я пью за военные астры, за всё, чем корили меня…»
Я пью за военные астры, за всё, чем корили меня,За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня,За музыку сосен савойских,Полей Елисейских бензин,За розу в кабине рольс-ройсаи масло парижских картин.
Я пью за бискайские волны,за сливок альпийских кувшин,За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин.Я пью, но еще не придумал –из двух выбираю одно –Веселое асти-спуманте иль папского замка вино.
Рояль
Как парламент, жующий фронду,Вяло дышит огромный зал,Не идет Гора на ЖирондуИ не крепнет сословий вал.
Оскорбленный и оскорбитель,Не звучит рояль-Голиаф,Звуколюбец, душемутитель,Мирабо фортепьянных прав.
– Разве руки мои – кувалды?Десять пальцев – мой табунок!И вскочил, отряхая фалды,Мастер Генрих – конек-горбунок.
Чтобы в мире стало просторней,Ради сложности мировой,Не втирайте в клавиши кореньСладковатой груши земной.
Чтоб смолою соната джинаПроступила из позвонков,Нюренбергская есть пружина,Выпрямляющая мертвецов.
«Нет, не мигрень, но подай карандашик…»
– Нет, не мигрень, но подай карандашикментоловый, –Ни поволоки искусства, ни красокпространства веселого!Жизнь начиналась в корыте картавоюмокрою шёпотью,И продолжалась она керосиновоймягкою копотью.Где-то на даче потом в лесном переплетешагреневомВдруг разгорелась она почему-то огромнымпожаром сиреневым…
– Нет, не мигрень, но подай карандашикментоловый, –Ни поволоки искусства, ни красокпространства веселого!
Дальше, сквозь стекла цветные, сощурясь,мучительно вижу я:Небо как палица грозное, земля словноплешина рыжая…
Дальше – еще не припомню – и дальшекак будто оборвано:Пахнет немного смолою да, кажется,тухлою ворванью…
– Нет, не мигрень, – но холод пространствабесполого,Свист разрываемой марли да рокотгитары карболовой!
«Сохрани мою речь навсегда…»
Сохрани мою речь навсегдаза привкус несчастья и дыма,За смолу кругового терпенья,за совестный деготь труда.Как вода в новгородских колодцах должна бытьчерна и сладима,Чтобы в ней к Рождеству отразилась семьюплавниками звезда.
И за это, отец мой, мой друг и помощникмой грубый,Я – непризнанный брат, отщепенецв народной семье –Обещаю построить такие дремучие срубы,Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
Лишь бы только любили меня этимерзлые плахи –Как, прицелясь насмерть, городкизашибают в саду, –Я за это всю жизнь прохожу хотьв железной рубахеИ для казни петровской в лесах топорище найду.
Канцона
Неужели я увижу завтра –Слева сердце бьется – слава, бейся! –
Вас, банкиры горного ландшафта,Вас, держатели могучих акций гнейса?
Там зрачок профессорский орлиный, –Египтологи и нумизматы –Это птицы сумрачно-хохлатыеС жестким мясом и широкою грудиной.
То Зевес подкручивает с толкомЗолотыми пальцами краснодеревцаЗамечательные луковицы-стекла –Прозорливцу дар от псалмопевца.
Он глядит в бинокль прекрасный Цейса –Дорогой подарок царь-Давида,Замечает все морщины гнейсовые,Где сосна иль деревушка-гнида.
Я покину край гипербореев,Чтобы зреньем напитать судьбы развязку,Я скажу «села» начальнику евреевЗа его малиновую ласку.
Край небритых гор еще неясен,Мелколесья колется щетина,И свежа, как вымытая басня,До оскомины зеленая долина.
Я люблю военные биноклиС ростовщическою силой зренья.Две лишь краски в мире не поблекли:В желтой – зависть, в красной – нетерпенье.
Отрывки уничтоженных стихов
1
В год тридцать первый от рожденья векаЯ возвратился, нет – читай: насильноБыл возвращен в буддийскую Москву.А перед тем я все-таки увиделБиблейской скатертью богатый АраратИ двести дней провел в стране субботней,Которую Арменией зовут.Захочешь пить – там есть вода такаяИз курдского источника Арзни,Хорошая, колючая, сухаяИ самая правдивая вода.