Чернозем
Переуважена, перечерна, вся в холе,Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,Вся рассыпаючись, вся образуя хор, –Комочки влажные моей земли и воли…
В дни ранней пахоты черна до синевы,И безоружная в ней зиждется работа –Тысячехолмие распаханной молвы:Знать, безокружное в окружности есть что-то.
И все-таки земля – проруха и обух.Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай, –Гниющей флейтою настраживает слух,Кларнетом утренним зазябливает ухо…
Как на лемех приятен жирный пласт,Как степь лежит в апрельском провороте!Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен, глазаст…Черноречивое молчание в работе.
«Лишив меня морей, разбега и разлета…»
Лишив меня морей, разбега и разлетаИ дав стопе упор насильственной земли,Чего добились вы? Блестящего расчета –Губ шевелящихся отнять вы не могли.
«Да, я лежу в земле, губами шевеля…»
Да, я лежу в земле, губами шевеля,Но то, что я скажу, заучит каждый школьник:
На Красной площади всего круглей земля,И скат ее твердеет добровольный,
На Красной площади земля всего круглей,И скат ее нечаянно-раздольный,
Откидываясь вниз – до рисовых полей,Покуда на земле последний жив невольник.
«Как на Каме-реке глазу темно, когда…»
I
Как на Каме-реке глазу темно, когдаНа дубовых коленях стоят города.
В паутину рядясь, борода к бороде,Жгучий ельник бежит, молодея в воде.
Упиралась вода в сто четыре весла –Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.
Там я плыл по реке с занавеской в окне,С занавеской в окне, с головою в огне.
А со мною жена – пять ночей не спала,Пять ночей не спала, трех конвойных везла.
II
Как на Каме-реке глазу темно, когдаНа дубовых коленях стоят города.
В паутину рядясь, борода к бороде,Жгучий ельник бежит, молодея в воде.
Упиралась вода в сто четыре весла,Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.
Чернолюдьем велик, мелколесьем сожженПулеметно-бревенчатой стаи разгон.
На Тоболе кричат. Обь стоит на плоту.И речная верста поднялась в высоту.
III
Я смотрел, отдаляясь, на хвойный восток.Полноводная Кама неслась на буек.
И хотелось бы гору с костром отслоить,Да едва успеваешь леса посолить.
И хотелось бы тут же вселиться, пойми,В долговечный Урал, населенный людьми,
И хотелось бы эту безумную гладьВ долгополой шинели беречь, охранять.
Стансы
1
Я не хочу средь юношей тепличныхРазменивать последний грош души,Но, как в колхоз идет единоличник,Я в мир вхожу – и люди хороши.
Люблю шинель красноармейской складки –Длину до пят, рукав простой и гладкий,И волжской туче родственный покрой,Чтоб, на спине и на груди лопатясь,Она лежала, на запас не тратясь,И скатывалась летнею порой.
2
Проклятый шов, нелепая затея,Нас разделили. А теперь – пойми:Я должен жить, дыша и большевея,И, перед смертью хорошея,Еще побыть и поиграть с людьми!
3
Подумаешь, как в Чердыни-голубе,Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,В семивершковой я метался кутерьме:Клевещущих козлов не досмотрел я драки,Как петушок в прозрачной летней тьме, –Харчи, да харк, да что-нибудь, да враки –Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.
4
И ты, Москва, сестра моя, легка,Когда встречаешь в самолете братаДо первого трамвайного звонка:Нежнее моря, путаней салатаИз дерева, стекла и молока…
5
Моя страна со мною говорила,Мирволила, журила, не прочла,Но возмужавшего меня, как очевидца,Заметила и вдруг, как чечевица,Адмиралтейским лучиком зажгла…
6
Я должен жить, дыша и большевея,Работать речь, не слушаясь, сам-друг.Я слышу в Арктике машин советских стук,Я помню всё: немецких братьев шеиИ что лиловым гребнем ЛорелеиСадовник и палач наполнил свой досуг.