Изрезаны ее живые берега,И полуостровов воздушны изваянья;Немного женственны заливов очертанья:Бискайи, Генуи ленивая дуга.
Завоевателей исконная земля,Европа в рубище Священного союза;Пята Испании, Италии МедузаИ Польша нежная, где нету короля;
Европа цезарей! С тех пор, как в БонапартаГусиное перо направил Меттерних, –Впервые за сто лет и на глазах моихМеняется твоя таинственная карта!
Encyclyca[2]
Есть обитаемая духомСвобода – избранных удел.Орлиным зреньем, дивным слухомСвященник римский уцелел.
И голубь не боится грома,Которым Церковь говорит;В апостольском созвучьи: Roma! –Он только сердце веселит.
Я повторяю это имяПод вечным куполом небес,Хоть говоривший мне о РимеВ священном сумраке исчез!
Посох
Посох мой, моя свобода –Сердцевина бытия,Скоро ль истиной народаСтанет истина моя?
Я земле не поклонилсяПрежде, чем себя нашел;Посох взял, развеселилсяИ в далекий Рим пошел.
А снега на черных пашняхНе растают никогда,И печаль моих домашнихМне по-прежнему чужда.
Снег растает на утесах –Солнцем истины палим…Прав народ, вручивший посохМне, увидевшему Рим!
Ода Бетховену
Бывает сердце так сурово,Что и любя его не тронь!И в темной комнате глухогоБетховена горит огонь.И я не мог твоей, мучитель,Чрезмерной радости понять:Уже бросает исполнительИспепеленную тетрадь.
Когда земля гудит от громаИ речка бурная реветСильней грозы и бурелома,Кто этот дивный пешеход?Он так стремительно ступаетС зеленой шляпою в руке,И ветер полы развеваетНа неуклюжем сюртуке.
С кем можно глубже и полнееВсю чашу нежности испить;Кто может, ярче пламенея,Усилье воли освятить;Кто по-крестьянски, сын фламандца,Мир пригласил на ритурнельИ до тех пор не кончил танца,Пока не вышел буйный хмель?
О, Дионис, как муж, наивныйИ благодарный, как дитя,Ты перенес свой жребий дивныйТо негодуя, то шутя!С каким глухим негодованьемТы собирал с князей оброкИли с рассеянным вниманьемНа фортепьянный шел урок!
Тебе монашеские кельи –Всемирной радости приют,Тебе в пророческом весельиОгнепоклонники поют;Огонь пылает в человеке,Его унять никто не мог.Тебя назвать не смели греки,Но чтили, неизвестный бог!
О, величавой жертвы пламя!Полнеба охватил костер –И царской скинии над намиРазодран шелковый шатер.И в промежутке воспаленном –Где мы не видим ничего –Ты указал в чертоге тронномНа белой славы торжество!
«Уничтожает пламень…»
Уничтожает пламеньСухую жизнь мою,И ныне я не камень,А дерево пою.
Оно легко и грубо;Из одного кускаИ сердцевина дуба,И весла рыбака.
Вбивайте крепче сваи,Стучите, молотки,О деревянном рае,Где вещи так легки.
Аббат
О, спутник вечного романа,Аббат Флобера и Золя –От зноя рыжая сутанаИ шляпы круглые поля;Он все еще проходит мимо,В тумане полдня, вдоль межи,Влача остаток власти РимаСреди колосьев спелой ржи.
Храня молчанье и приличье,Он с нами должен пить и естьИ прятать в светское обличьеСияющей тонзуры честь.Он Цицерона, на перине,Читает, отходя ко сну:Так птицы на своей латыниМолились Богу в старину.
Я поклонился, он ответилКивком учтивой головыИ, говоря со мной, заметил:«Католиком умрете вы!»Потом вздохнул: «Как нынче жарко!»И, разговором утомлен,Направился к каштанам парка,В тот замок, где обедал он.
«От вторника и до субботы…»
От вторника и до субботыОдна пустыня пролегла.О, длительные перелеты!Семь тысяч верст – одна стрела.
И ласточки когда летелиВ Египет водяным путем,Четыре дня они висели,Не зачерпнув воды крылом.