Крыши домов проходят мимо. Кошки пугаются стремительно спешащего силуэта и разбегаются перед ним в разные стороны. Неспящие писатели, корпящие над листом, не понимают, почему с их потолка посыпался песок, а нагие любовники, стоящие на балконе в обнимку, пугаются моего плаща.
Я нёсся быстрее арбалетной стрелы и у меня не было времени удивляться моим худым рукам с невообразимо маленькими ладошками. Я даже не мог удивиться тонким аристократичным пальцам и своим злобным стонам, смахивающим на женские.
Спустя недолгое время движение остановилось — мой злобный хозяин дал пару секунд, чтобы отдышаться. Крыша городской ратуши нарастала в доброй двадцатке метров от меня, но я не волновался ни капли, словно думал подпрыгнуть до небес. Взял большой разбег, упёрся стопами в кровлю, сжал руки... из них пошли синие огоньки. Вслед за этим с неба посыпались светлячки и меня окружила целая стая мошек. Охрана площади, наверное, слепая или пьяная.
Без счёта и предупреждения, я направился вперёд. Прыгнуть на такую высоту невозможно, но для меня этого слова никогда не существовало в обиходе.
Прыжок, рыжий длинный волос выплывает вперёд ног. Зверская сила в моих мышцах не даёт даже усомниться в исходе предприятия. Стук пяток об крышу ратуши ознаменовал мою победу.
Я понимал, к чему идёт дело, и мне это не нравилось. Я не хотел становиться убийцей, я лишь хотел отомстить отцу и сбежать из города, но у судьбы и хозяина другие планы. Мне пришлось сжать кулачок, напитанный огнём, и с негодованием врезать им по стеклу купола. Треск крыши прозвенел над городской площадью, гигантские куски стекла опали на мраморный белоснежный пол, а я вновь прыгнул, в этот раз с явным намерением ударить по плитам в прыжке... взрывная волна окатила здание, попадали подсвечники, потрескались стены, выбились окна и многие двери.
Толстый потный мужчина выбежал из комнаты и увидел меня. Отчего-то в его глазах застыл ужас.
-Нет... нет, не может быть... нет! — толстяк, явно крупнее меня в тот момент, решил, что бой он никогда не выиграет. С криками и визгами, как у жирной свиньи, он побежал вперёд, зовя стражу.
Словно гончая, я чуял его страх, слышал его неровное биение сердца, понимал, какое количество адреналина выделила его туша, чтобы попытаться скрыться.
Секундное напряжение и я уже парю над залой. Первый попавшийся страж, неожиданно выпрыгнувший из угловой комнаты, лишается возможности двигаться — одним точным ударом я ломаю его ногу пополам. Белая кость вылезает из кожи, коленная чашечка разбивается на осколки. Раненный мужчина орёт, я не обращаю на него никакого внимания и бегу дальше, нагоняя мою добычу.
Двойка воинов с мечами наперевес не успели поднять клинков, как я прижал их к стене парой легких ударов. Их рёбра с лёгкостью сломались, они не могут сдвинуться места, с их оскаленных ртов течёт кровь.
Я бегу дальше, захватив один из их клинков... первого встречного, какого-то клерка, я отталкиваю назад в комнату. Он взлетает, раскидывает ноги в разные стороны и врезается в свой письменный стол, который был в десятке метров от него.
Я сама скорость, я возмездие, я божий клинок, рассекающий неугодных пантеону грешников.
Воин безрассудно рванул ко мне с алебардой — его руки отрублены, кисти схватили копьё намертво, их уже никогда не пришить. Стражник с криками падает. Играет яростная музыка боя, женское завывание, жуткое и невыносимое, пронзает уши. Синие огоньки поедают шторы, в машине бюрократии гремит пожар.
Дамская трель льётся на убогий люд. Они словно попали в сказку, мрачную и тёмную, сказку мира ведьм.
Меч протыкает мочевой пузырь очередного слабого человека, десяток рычащих псов опустил копья и пытается что-то противопоставить божественной силе. Под тонкое, дрожащее пение, которое не сорвётся и не прекратиться, я начинаю кружиться в танце. Век меча и топора, миг крови и рваных ран. Лица разрезаются от губ до лба, летят головы.
Ратуша опустела, стражников не хватает, их капитан лежит с оторванной челюстью. Его посиневший язык весело высунулся и упал на шею.
Мерзкий, заплывший жиром мужчина спотыкается и падает около выхода из ратуши. Двери плотно прикрыты на три замка, спешащая стража пытается выбить их взятыми из ближайших бистро столами.
— Нет, нет! Я ничего не делал, это всё герцог! — женский голос гудит, как набатный колокол, и ревёт, как всполохи огня на горе чумовых трупов, безумный напев, невыносимые стоны. — Умоляю!
Я обхватил щекастую черепушку и запел в унисон. Руки налились синим светом, земля вокруг задрожала, ткани мироздания открылись, потоки первобытной магии превратились в нескончаемый ручей, полноводную реку, наполненную вкусной рыбой.
— Я — месть! — взрыв. Агония.
Куски бывшего казначея разбросались по ратуше. Рваные окровавленные почки, частицы паха, крошево зубов, кишки, висящие на мебели, разлетевшийся мозги, пальцы волосатых ног, кожа с живота... на улице стража считает секунды до своей смерти. Кровь течёт с их ушей, некоторые головы лопнули и с этих тел торчит только позвонок на котором они раньше держались.
Три десятка человек разлетелись по площади, как игрушечные оловянные солдатики. Каждый их них принял разную позу перед смертью, некоторые превратились в каракатиц.
Стоило мне выйти из ратуши, как тут же город начал превращаться в размытое пятно, пока и вовсе не пропал... чтобы появиться передо мной в другом обличии.
Я шёл по ночной улице быстрым шагом и, что странно, чувствовал холод. Чувствовал! В чужом сне, в чужой жизни, может, в выдуманном моим больным разумом мире, я ощущал каждое изменение матери-природы вокруг.
Что, если всё это и вовсе — сон во сне? Ненормальная теория, но другой нет. Вдруг я нахожусь при смерти в больнице, и мимо моего воспалённого сознания проносятся чёткие, как линии подточенного карандаша, видения.
С осознанием своего незавидного положения, с пониманием невозможности что-либо изменить, я ухватился за ручку особняка и с треском выдернул её вместе с частью двери, измяв в ладони до неузнаваемости. Своим вскрытием замков я наверняка перебудил весь дом.
— Что вы себя позволяете! — вскрикнул консьерж, спавший у входа, и поднял на меня морщинистую руку.
Пинок, мужчина врезается в шкаф, ломая полки спиной. Сложенные в стопку вещи повалились на его опавшую из-за сломанной шеи голову.
В доме было темно, все его обитатели ещё недавно спали, может, и сейчас спят, если по обычаю приняли снотворного или горячительного.
Я зажёг свечу около входа с помощью рук и, взяв подсвечник, медленно пошёл вперёд по королевских размеров лестнице. Она была столь широкой, что по ней в ряд могли пройти семеро кавалеристов, не задев друг друга гордо расправленными плечами.
Пение... оно вновь решило появиться в сонном доме на сырой от дождя и мокрого снега улице. Бешено играли скрипки, буйно ревели барабаны, женский вокал стонал до потери сознания, синие огоньки скапливались на подъёме к третьему этажу в разъярённые кучки. Как только я подымался на одну из ступеней, тени моментально окутывали всё, что пряталось сзади меня, словно съедая пространство. Невидимый музыкант фанатично бил по клавишам пианино, флейты азартно пробовали новые мелодии. Разгневанная музыка наполнила в дом, а в центре — привычное пение. Я слышал его довольно давно, только раньше оно было более симпатичным.
Наконец, я поднялся в богатые покои третьего этажа. В коридоре меня ждала охрана поместья, которую я с лёгкостью обезвредил парой смешных тычков. Помниться, у одного несчастного человека я вырвал сердце и, пока не дошёл до нужной комнаты, продолжал держать его в руке. Липкое, умолкнувшее, оно тянуло помять его в женской маленькой ладошке.
Двери в спальню отворились. Глава совета стоял передо мной в одной пижаме и колпаке, держа затупленный меч, ранее служивший украшением декора.