-А вы слышали о пропаже детей на сталелитейной улице? — неловкий перевод разговора и попытка надавить на жалость, я только это и умею. — Так вот, я расследую это дело... И мне нужна ваша помощь. Вы единственный человек, что может спасти город, довольствуйтесь этим.
— И вы решили, что я помогу вам? — да, и так упьётесь собственной значимостью, что опьянеете и упадёте со скалы... как жаль, что постоянно приходится держать собственное мнение на коротком поводке. Оно ведь даже ни разу не пробежало по росистому полю, не вдохнуло дурманящего запаха цветов и не сделало кучку под кустом хороших отношений с людьми.
— Если вы хотите спасти детей, то... да, вы поможете мне.
Врач изобразил на своём благородном лице гримасу думающего человека. Уверен, он уже давно согласился, но ему не хотелось слишком быстро поддаться на уговоры такого мерзавца, как я.
— Но как я могу помогать преступнику? — и вправду спросил доктор, ожидая такого ответа, что помог бы ему в принятии верного решения.
— Тот парень сам напал на меня. Это честно, упрекать меня за нож, а его боготворить?
— Вы оба мерзкие негодяи. — хоть в чём-то мы сошлись. — Бедная девушка страдает из-за таких, как... — врач резко остановил обличающую гармонь и неожиданно добавил: — Из-за таких, как мы.
— Как мы? — с сомнением переспросил я, уставившись на огорчённого альтруиста. Эти добряки любят обобщать и засовывать себя в категорию злых людей. Они наверняка ждут, что их начнут разубеждать. Хвалебная речь потешит их эго.
— Да, вы не ослышались. Я тоже приложил руку к страданиям девушки, хоть и опосредованно. Хотел объяснить, что жизнь не заканчивается даже после тех ужасных событий, что с ней произошли... Но в итоге просто напомнил о её незавидной участи испорченной бесприданницы. Маппи подперла стулом комнату и отказалась с кем-либо разговаривать — вот последствия моей помощи. Да, она больше не будет пытаться покончить жизнь самоубийством, я уверен в этом... но от этого не легче. — похоже, мальчишке некому выговориться. Пусть поиграет в солдатики, пройдёт.
— Я ничем не могу ей помочь... — слабым шёпотом заключил врач, поставив диагноз своему бессилию. — А вот вы можете! — а вот это предложение было сказано громко и ясно, как неотвратимый судебный приговор. — Я помогу вам и сделаю всё, что в моих силах, если вы просто поговорите с девушкой.
— Исключено. — быстро резанул я, чтобы отбить у доктора всё желание спорить.
— Тогда вам не видеть моей помощи, ищите другого дурака.
— Вы очень жестокий человек. Бедные дети в паучьих лапах изнемогают от страданий, а вы будете упрямо требовать невозможного? — поверит, что он и в самом деле виновен или бесхитростная манипуляция выстрелит в пустоту?
— Я просто стараюсь быть справедливым. — Нет, упрямец не отступит, это видно по его напряженному и решительному лицу. Я плохо играю на слабостях характера.
Если таким людям, как доктор, залезет в голову какая-нибудь сумасбродная идея, то её уже не вырвешь оттуда даже раскалёнными клещами. Остаётся лишь смириться и молча пройти мимо. Но вот загвоздка, пройти мимо лежачего камня у меня тоже не выйдет, потому как этот самый камень является единственным вариантом для проверки моих детективный теорий.
Скрепя сердце мне пришлось принять условия врача:
— Ладно, вы поможете мне, а взамен я навещу Маппи. Обещаю. — и даже не держу в кармане фигу.
— Хорошо, я согласен! — моментально ответил врач, но, к моему огорчению, не протянул руки для закрепления сделки. Вместо этого он обстоятельно зевнул и, медленно встав с кресла, начал бродить по комнате, как приведение, пока не нашёл кружку с буровато-чёрными разводами от кофе. В неё закинулась ложка сахарного песка и полилось тёплое противное молоко. Последним ингредиентом шло само кофе. Его и кофе не назовёшь — так, порошок. Доктор понюхал его, закатил глаза от удовольствия и сыпанул целую горсть, а затем начал мешать всё это дело столовой ложкой.
Не обращая на кофеварение лишнего внимания, я выбрал себе стул и громогласно заявил об этом:
— Сидеть буду здесь, потому как моя просьба связана с бумажной работой. — доктор ничего не ответил и продолжил мешать кофе, видимо, согласившись с моим правом на рабочее место.
Я уселся на хлипкое кресло какого-то лекаря. Судя по пыли, оно давно пустовало.
— Маловато у вас кадров. — простовато съязвил я и закинул ноги на пустой столик. Прискорбно, что на нём нет дешёвых сигарет.
— Никто не хочет работать днями напролёт за символические деньги. — со знанием дела ответил врач и, перестав мешать кофе, подошёл к моему рабочему месту и скинул грязные сапоги. — Лучше открыть свою практику и помогать богачам, чем угождать бесполезным нищим.
— Это работает с любой профессией. — доктор чуть улыбнулся и затем отхлебнул немного кофе.
Пока врач оценивал его горьковато-сладкий привкус на языке, в комнате стало очень тихо, словно мы оказались на похоронах бесплатной врачебной практики в Ан-Роке. Но кофейное молчание продлилось не долго:
— У меня есть ещё десять минут перерыва, а потом мне придётся несколько часов проводить операции. Быстрее говорите, что вам требуется.
— Личные дела всех, кто сейчас находится в психбольнице. — доктор подавился чудо-напитком. Я не на шутку испугался, что он помрёт и мне придётся искать документы самому. — Вы понимаете, что просите? — спросил врач, как только откашлялся. — Это конфиденциальные документы, их не так-то просто взять. Наши больницы хоть и имеют общую документацию, мягко говоря, не дружат и предпочитают не совать в нос в чужой огород.
— Поэтому мне и нужен доктор, а не санитар, которого можно подкупить, пока он курит за углом больницы. — врач задумчиво всосал в себя кофе.
— Допустим, что я притащу вам несколько огромных папок. — сказал он спустя минуту раздумий. — Вы представляете, какого труда стоит их прочесть? Вы засядете тут на пару дней, даже если будете читать всю ночь напролёт.
— Я справлюсь. — без шанса на опровержение. — Можете не волноваться, детективы работают намного быстрее врачей.
— Вы сошли с ума, если хотите вычитать эту гору бесполезных заключений. Безумец.
— Хе-хе... знаете, я так часто повторяю в своей голове это слово, что в действительности обезумел.
Часть 2
Большинство честных контор уже давно закрылось и их хозяева не преминули сладко уснуть под лунным месяцем. Был поздний вечер. На сырые городские улицы вышли соблазнительные чулки и красный блеск для разбитых губ. Чёрный дым сменился облаками опиума, пресная вода обжигающим кальвадосом, а строгая серая роба с крапинками от машинного масла цветной рубашкой из потустороннего мира ярких цветов.
В моей комнате не было окна и лишь яркий свет больничных лампочек освещал листы жёлтой бумаги. Даже новая доза препарата уже не могла справится с тем грузом, что навалился на меня: буквы троились в глазах. Строка неумолимо шла за строкой, они сливались в общее чернильное озеро и затягивали меня в свой дьявольский танец рассерженного алфавита.
Жертвы, расчленёнка, поджоги, взрывы, извращения — всё это наполняло и без того огромный сэндвич из листков. Бутерброд, противоречащий основам нравственности. Я продолжал его есть, кусок за куском. Сжав кулаки, скрипев зубами, как старым стулом, я вчитывался и вчитывался в проклятые буквы. Они не поддавались мне, били меня, судорожно хотели вырваться на волю, но я не сдавался и брал их долгой беспрерывной осадой.
С каждым поставленным восклицательным знаком на списке Чейза Крамера мой рот открывался от удивления всё больше и больше. Наверное, в конце поисков нижняя челюсть просто упадёт на мои колени и мне придётся её ушивать.
«Мужской пол. По словам свидетелей, пациент разделся посреди площади и начал кричать, как пеликан. Считает себя птицей.» — Валори Мэверик, обычный парнишка семнадцати лет.