— С чего ты взял? — смутилась Марина.
— Мне дядя сказал.
— Дядя — это тот человек в курточке с помпонами, который привез нас сюда?
— Вообще-то он мне как отец. Мой родной отец умер, когда мне было пять лет. А мать бросила нас еще раньше, просто не вернулась домой после одного из карнавалов. В карнавал многие сходят с ума. Я не помню никого из родителей. Меня вырастил дядя.
— А теперь он твой сутенер. Очень удобно.
Джакомо обиделся.
— Я говорил уже, что я не проститутка. Я романтик, который нуждается в деньгах. Вот и все.
Джакомо медленно напивался, а Марина любовалась его живым молочной белизны лицом.
— Ты теперь меня прогонишь? — спросил он совсем по-детски.
— Напротив, — успокоила его Марина. — Давай развлекаться.
Заведение начало заполняться народом. Динозавры за столиками куда-то исчезли, и их сменила совсем другая публика. Здесь были и пышные дамы бальзаковского возраста в дорогих туалетах, и совсем девчонки в коротких юбках. Некоторых сопровождали спутники. Все возбужденно смеялись, громко переговаривались. Вечер только начинался.
Оркестр притих на некоторое время. Когда все расселись по местам и заказали выпивку, грянуло танго, жесткое и чувственное. Верхний свет в зале погас, два ярких луча сверху озарили сцену. Откуда-то с потолка на канате в зал поползла клетка. Она приземлилась в центре сцены, и зрители взорвались криками и аплодисментами.
В клетке одетый в кожу и мех молодой мужчина начал медленно освобождаться от одежды. Он был высокий и крепкий, широкий в плечах, но это только подчеркивало его гибкость. Он танцевал, как танцевало бы дикое животное, запертое в такой же клетке. Длинные светлые волосы, спутавшиеся во время танца, усиливали сходство со зверем. Его танец приводил зал в неистовство.
Женщины накачивались спиртным. Две девчонки с выкрашенными в зеленый цвет волосами за соседним столиком запивали алкоголем сигарету с марихуаной, которую передавали друг другу. Первого выступавшего сменил второй. Это был мулат с блестящей кожей и вздувшимися мускулами.
Оркестр перешел с рваного ритма танго на напряженный африканский ритм. Происходящее еще более стало напоминать Марине ритуальное действо.
Сжимая прутья клетки, мулат двигался под музыку, и одежда сама спадала с него.
Оркестр играл все громче. Магическая атмосфера начала действовать и на Марину. Она не отрывала глаз от сцены. «Если бы мне описывали что-нибудь подобное, я бы смеялась», — понимала она, но сбросить оцепенение не могла. Одна из посетительниц, испустив дикий крик вакханки, бросилась к сцене и вцепилась в прутья клетки. Остальные последовали ее примеру. Они срывали с себя одежду, вопили и просовывали руки внутрь клетки.
Марина встала и встряхнула головой. Вот она и соприкоснулась с древними оргиастическими традициями.
— С меня довольно.
Джакомо подал ей руку, и, переступая через опрокинутые стулья, они выбрались на воздух.
— Если ты устала, можем сразу пойти ко мне. Но я думал, что ты захочешь поужинать.
Марина вдруг догадалась:
— Ты голоден?
Должно быть, Джакомо был очень голоден, потому что он просто ответил «да».
На другой стороне канала немного дальше светились огни ресторана.
Они перешли через мост, но Джакомо внезапно потянул ее дальше.
— Пойдем в какое-нибудь другое место. Здесь очень дорого.
Марина удивилась.
— Ты начал экономить мои деньги? Брось, поедим здесь. Закажешь то, чего тебе захочется.
Когда Джакомо выбрал в меню свиную отбивную и две порции мороженого, у Марины мурашки побежали по коже. Быстро расправившись с мясом, Джакомо пододвинул Марине вторую порцию трехцветного, подозрительного на вид мороженого. Марина не притронулась к нему.
— Кто-то из великих сказал, что в этом городе могут жить только рыбы, — вслух припомнила Марина.
— Монтескье, — подсказал Джакомо с полным ртом.
Глаза Марины округлились.
— Ты читал Монтескье?
— Конечно, я, между прочим, закончил школу с отличием.
— И чем ты собираешься заняться, когда накопишь достаточно денег?
— Поступлю в университет, на архитектурный.
— И станешь лучшим архитектором в Венеции?
Джакомо не отрывался от мороженого.
— Я ненавижу Венецию. Сырость, плесень, запах вечного разложения. В моем доме ни одного сухого угла. Я чувствую, как разрушаюсь вместе с городом. Гнию, будто похороненный заживо. Я хочу выбраться отсюда, уехать в Рим. У меня есть в Риме дальняя родственница по линии матери, престарелая владелица часовой мастерской. Она приглашала меня, но я не хочу сидеть у нее на шее.