Резкий стук в дверь заставил Лизу вздрогнуть. Как это она не услышала шаги по коридору? Задумалась…
– Лизка, открой! Чего закрываешься все время? Что ты там делаешь, Лизка?
Пришлось открыть. Наташка вошла – лицо злющее, в глазах война плещется. Понятно, сейчас наступление по всем фронтам начнется.
– Ну, что ты тут?.. Зверюга не подох еще?
– С чего бы ему подыхать? Не дождешься. Подумаешь, приболел немного.
– Да какое там – приболел! Что я, не вижу? Он же старый, ему по возрасту положено подыхать. Считай, у нас почти год живет, а до нас неизвестно где и сколько.
– Не сочиняй, никакой он не старый.
– Да ему не меньше десяти лет! А если на человеческий возраст перевести, уже под семьдесят.
– С чего ты взяла? У него что, на лбу возраст написан?
– А ты не командуй, поняла? Не хватало еще, чтобы прямо в квартире собака издохла! Ты не одна тут живешь, между прочим. У Толика на собачью шерсть аллергия. Убирай собаку, я сказала!
– А я тебе говорю – выйди отсюда! Это моя комната.
– Ах-х, ты… Ах-х, ты!
– Прекратите ругаться, у меня голова раскалывается… – прошелестел в дверях тихий мамин голос. И вовремя. Потому что Наташке, кроме этого «ах, ты», ответить было нечего. Комната действительно была ее, Лизина. Законная. Одна треть доли в квартире. А против закона не попрешь. Вот так-то, дорогая сестрица.
– Наташ… Ну что ты на нее все время набрасываешься? Она ж сестра тебе… Пусть делает, что хочет! Главное, не надо шуметь… Пожалейте меня, мне бы до пенсии дотянуть…
– А что тут у вас? – показалась в дверях лысая голова Толика. – О чем спор?
– Да я говорю, старый он, Толь… – протянула полную руку в сторону Фрама Наташка. – Подох-нет скоро, говорю…
– Не, не подохнет… – со знанием дела констатировал Толик. – Отсюда видно, что нос влажный, поживет еще. Чаю дашь, Наташ? Я селедки за ужином наелся…
– Ага, сейчас. Пойдем на кухню… Пусть она тут сидит, со своей зверюгой целуется. Ишь, как на меня смотрит… Еще и рычит, бессовестная…
– Кто рычит? Лиза?
– Да нет, зверюга…
Ушли. Лиза встала, подошла к Фраму, присела на корточки, глянула близко в глаза.
– Я тебя в обиду не дам, запомни. И не слушай их, они злые… А Наташка так вообще меня ненавидит…
Лиза и сама не заметила, как скатилась по щеке слеза, капнула Фраму на морду, пес слизнул сначала слезу, потом привстал на передних лапах, потянулся вперед с явным намерением облобызать Лизу горячим языком. Пришлось ей отстраниться – не потому, что ей Фрамовы лобзанья не нравились, а просто жалости как таковой не хотелось. Опасная штука – жалость. Даже от собаки.
– Не надо, Фрам… Не надо меня жалеть! Знаешь, я вовсе на них не обижаюсь. Еще чего! Я вообще ни на что не обращаю внимания! Я даже привыкла… Погоди, как там я читала у Макса Фрая, сейчас вспомню! А, вот… «Когда с детства знаешь только один мир, поневоле будешь думать, что все происходящее – в порядке вещей…» Да, Фрамушка, я достаточно взрослый человек, чтобы позволить себе обижаться. У меня вообще детство рано кончилось, в десять лет… А чему ты удивляешься? Да, в десять лет! Когда бабушка умерла… Разве я тебе не рассказывала?
Лиза улыбнулась, оплела колени руками, привалилась спиной к стене. Она вообще любила эту позу – неудобно скукоженную, могла сидеть часами, глядя в одну точку. Казалось, именно так сохраняются внутри силы…
А с бабушкой раньше было хорошо. С бабушкой было не страшно. Бабушка была каменной стеной, ее даже Наташка побаивалась. И квартира в присутствии бабушки становилась уютным жильем, а не коммуналкой. Борщом пахло, пирогами, уютом… А еще бабушка ловко на машинке строчила, все могла сшить, и платье, и брюки, и даже куртку! Какие-никакие, а обновки, потому что денег порой даже на продукты не хватало. Откуда им было взяться, если мама подолгу в больнице лежала? Маме полагалось передачи носить, лекарства покупать…
Вообще, это была не совсем больница, и название у нее было очень интеллигентное – клиника неврозов. Хотя на деле – хуже больницы. Зайдешь внутрь и сразу сбежать хочется. А мама там и на три месяца, и на четыре, а иногда и на полгода застревала.
Вот в это время бабушка и приезжала, и устанавливала в квартире свои правильные порядки, и борщом пахло, и пирогами, и очень хорошо было! Помнится, она, Лиза, в несознательном еще малолетстве, думала иногда грешным делом – хоть бы мама поскорее в свою клинику неврозов ушла и бабушка бы приехала… Чтобы суетилась туда-сюда по кухне, в фартуке, испачканном мукой, в платочке со смешным узелком на темени, сыпала горохом слов, будто бы с маленькой внучкой разговаривая, а на самом деле избывая наружу свой внутренний горько печальный монолог…