Сервиз здесь был когда-то старый, простой, в луковку. Теперь от него осталось несколько разрозненных тарелок. И зачем он матери в Брно среди ее надменных мадонн? Но стол тут накрывать на троих, старики многого не взыскуют. Пани Барбара придет с мясным пирогом, дед Карел с кровяной колбасой. Не пропадем за ужином. Оставалось сладкое. Но на сладкое, боясь не сладить с непривычки с плитой, Эла взяла в каварне три куска торта.
С ореховыми рогаликами вышла заминка, она не могла вспомнить рецепта, как ни старалась, а их и хотелось больше всего.
— Что ты, деточка, словно поминаешь ее? Не грех и вспомнить, да, такой она была человек.
Вечеряли после службы в соборе, при которой дом на Костельне словно обливался с ног до головы колокольным звоном. С непривычки вздрагиваешь, а в двенадцать лет ей это даже и спать не мешало. Пани Барбара была последняя из молодых соседок — восьмидесяти годков — помнившая прежнюю хозяйку. Скатерть дома нашлась не из прежних, и непарные блюдца, и стаканы разного роста, но запах, запах стоял прежний — запах богемского гуляша, который она когда-то любила доедать и холодным. Если закрыть глаза, это ж спутать можно тогда и теперь. Пани Барбара, аккуратно подобрав соус с тарелки, покачивала головой, словно движения помогали высвобождать воспоминания:
— Очень нам помогла, когда нашей Ленки не стало. Сердечная такая. Золотой, прямо сказать, души. А потому что у самой было такое, сама чувствует, да.
Покойная Ленка являлась большой любительницей ореховых рогаликов госпожи Малгожаты. Та сидела рядом с ней, задыхавшейся в непонятном припадке, до приезда врачей, держа за руку. Врачи не успели. Пани Барбара плакала потом, что в гробу внучка «не похожа на себя». На кой черт, думала Эла, быть в гробу на себя похожей? Чтоб остающимся было больней переживать утрату? Нет, пусть уж лежать такой, чтобы сразу понятно — душа отлетела. Уже не ваша. Не здесь. А там, может быть, и полюбят.
В сорок пять доходишь до тупика, за которым преображение или смерть. Иногда это одно и то же. Зеркало над секретером в толстой резной раме с облупившейся позолотой — как портал в иной мир, где тебя уже нет.
С тем она и легла, с мыслью, что надо готовиться к переходу. Представлять бы еще, как. Эла омертвела в последние годы настолько, что иногда казалась себе камнем, над которым течет река.
Река текла, текла, никак не кончалась. Двойной изгиб Влтавы захлестывал горло, становилось нечем дышать, давило виски. Но проснулась она от взгляда теплого и светлого, направленного прямо на нее. Госпожа Малгожата стояла посреди комнаты на своих ногах, без палочки, одной рукой опираясь на спинку высокого дубового стула. Эла с любопытством разглядывала ее — старческий пух волос, выцветшие в голубизну глаза с серыми искорками, перевитые венами крупные кисти рук — похожа до мелочей. Да что там похожа, это она и есть. Абсолютно живая, теплая, только почему-то не обнимает, не идет навстречу. Не удивительно, что пришла, они же много о ней говорили. Но голос самой Элы сейчас шел словно из-под глубокой воды, медленно, путано, тяжело:
— Почему ты здесь? Зачем ты пришла?
— Попрощаться.
— Да, правда. Ты умерла без меня.
— Ты обещала приехать в субботу.
— Я и приехала в субботу. А ты умерла в ночь с пятницы на…
— На субботу. Ты приехала поздно. Я же просила совсем немного любви.
Будильник не сработал потому, что суббота, догадалась Эла, снова проваливаясь на дно. В комнате стоял сумрак, затекающий через окно молочным светом октябрьского хмурого дня. Трекер на руке подмигнул белой циферкой. Еще только семь часов, а все же такой туман. Она заснула снова, в надежде, что дурной сон развеется.
И разверзлись хляби небесные, как будто визит на кладбище и к родным, а после поминовение обрушили плотину где-то там, на небесах. Сквозь сон и мигрень она успела заметить, как под самым потолком, на обоях в голубой мелкий цветочек, принялось отмокать пятно, змеиться по шву все ниже.
И зеркало под ним потекло, поползло, грянулось о секретер, раскололось, погасло.
Глава 4 Наследство
Наутро на деревянном полу она собрала осколки амальгамы. Это было нечестно — она еще не съехала, а дом начинал мстить за предательство, за измену. Рама осталась целой, но на стене за нею, на прежнем месте портала, зияло черное пятно отмокшей штукатурки и бумаги в мелкий цветочек. Наутро явление госпожи Малгожаты объяснилось всего лишь сном, даром, что была такой плотской — потянись и обнимешь. Куда ночь, туда и сон, как сама же бабка учила маленькую Элу. Взяла полотенце промокнуть обои, глянуть на масштаб разрушений — и бумага в цветочек под ее руками так и сползла пластом. И некоторое время Эла, задумчиво стоя на стуле, наблюдала за отсыревшей штукатуркой натуральное дупло в стене, серое, как прошлогоднее осиное гнездо. Там, за лоскутами бумаги и кусками побелки, что-то лежало. В общем, надо было позвать кого, хоть плотника, чтоб заделали дыру в стене, но со всей глупостью протянула руку, взяла.