Причина этому, казалось, была ясна: ужас, пережитый мною, ассоциировался с солнцем, с его ослепительным светом Теперь я мог этого не бояться. Хотя, если бы кто-то невидимый зажег перед моим лицом спичку, эффект был бы просто потрясающим.
Я сделал несколько небольших шагов, вытянутыми руками ощупывая перед собой темноту на уровне перил.
Я подумал, что знаю, почему сюда вышел. Я хотел испытать свою отвагу перед лицом Этого, чем бы оно не оказалось: иллюзорным, реальным или каким-нибудь еще, внутри или вне нашего разума или способного существовать в обеих областях, как предполагал Франц. Но за всем этим, как я теперь понял, было начало какого-то очарования.
Мои руки коснулись перил. Я изучал темную сторону каньона впереди себя, нарочно отводя глаза в сторону и возвращая взгляд, как обычно делают люди, чтобы получше рассмотреть в темноте слабое мерцание звезды или неясные очертания предмета. Через какое-то время я уже смог рассмотреть огромный светлый выступ и некоторые скалы, расположенные над ним, но затем понял, что можно до бесконечности рассматривать разные темные очертания на этом выступе.
Я посмотрел вверх, на небо. Млечного Пути пока не было видно, но скоро он должен был показаться. Звезды сверкали удивительно ярко — чистое, небо в стороне от Лос-Анджелеса было просто усыпано ними. Я нашел Полярную звезду прямо и над темной вершиной передо мной, отыскал Большую Медведицу и Кассиопею. Я чувствовал бесконечность воздушного пространства, расстояния, разделяющего меня и звезды, и затем — как будто мое зрение обрело способность по моему желанию видеть во всех направлениях, пронзая твердь так же как и темноту, — у меня появилось сильное, растущее всепоглощающее чувство Вселенной вокруг. За мной лежала им пню округляющаяся часть земной сферы в сотню миль высотой, закрывая солнце. Африка находилась под моей правой ногой, Австралия — под левой, и было странно думать о спрессованном чудовищным давлением раскаленном добела веществе ядра планеты под прохладным покровом почвы, об ослепительно сияющем, размягченном металле или руде там, где нет глаз, чтобы это видеть, и нет даже миллионной доли дюйма свободного пространства, через которое мог бы пройти этот ослепительный, но заключенный в недра Земли, свет. Я почувствовал муки льда на холодных полюсах, я был сжатой водой морских глубин, пальцами поднимающейся лавы, сырой землей, двигающейся и волнующейся из-за бесконечного количества ищущих пищу корней и червей, роющих норы,
Затем в какой-то момент мне показалось, что я смотрю двумя миллиардами пар человеческих глаз и мое сознание, как горящий бикфордов шнур, бежит от разума к разуму. Еще несколько мгновений я смутно разделял ощущение слепого давления, напряжения миллиарда триллионов микроскопических частиц в воздухе, на земле, в кровяном русле человека…
Затем мое сознание стало перемещаться от Земли во всех направлениях, как расширяющаяся сфера из обладающего чувствами газа. Я оставил за собой пыльную безводную частицу, именуемую Марсом, я взглянул на Сатурн, окруженный огромными тонкими молочными кольцами из колотых, перемешанных, летящих ледяных глыб. Мое сознание пронеслось мимо холодного Плутона с его горькими азотными снегами. Я подумал, что люди похожи на растения, — одинокие маленькие островки разума и огромные черные расстояния отделяли их друг от друга.
Скорость расширения моего сознания стала бесконечной, и мой разум растворился в звездах Млечного Пути и других газовых скоплениях за ним — над ним, под ним, повсюду среди звезд надира и зенита, на триллионах и триллионах планет этих звезд я ощущал бесконечное многообразие осознающей себя жизни — обнаженной, одетой, покрытой мехом, закованной в панцирь или в виде свободно плавающих клеток, наделенной когтями, руками, щупальцами, клешнями, снабженной ресничками, вызванной движением воздуха или магнетизмом, любящей, ненавидящей, борющейся, отчаивающейся, фантазирующей…
На какое— то мгновение мне показалось, что все эти существа слились в неистово веселом, мучительно чувственном, чутком и нежном танце…
Затем настроение омрачилось, и существа распались на триллионы, триллионы и триллионы одиноких песчинок, разделенных навеки, ощущающих только холодную бессмысленность космоса вокруг них, с глазами, полными ожидания всеобщей смерти.
В то же время каждая безразмерная звезда представилась мне огромным солнцем, бьющим раскаленными лучами по платформе, где находилось мое тело, по дому за ней, по существам в доме и по моему телу тоже, старя их ярким блеском миллиарда пустых лун, кроша их в пыль за один сверкающий, ослепительный миг…
…Чьи— то руки осторожно коснулись моих плеч, и одновременно голос Франца произнес: «Спокойно, Глен». Я стоял без движения, хотя в какую-то секунду моя нервная система была на грани срыва. Затем я судорожно выдохнул из себя неначавшийся смех, повернулся и сказал вялым голосом человека, пребывающего в наркотическом опьянении:
— Я заблудился в своем воображении. В течение минуты, казалось, я видел все. А где Вики?
— Внутри. Листает «Символизм Таро» и еще какие-то книжки о таинствах гадальных карт и ворчит, что там нет предметных указателей. Но что значит «видел все», Глен?
Запинаясь, я попытался рассказать ему о своем «видении», но не смог передать и сотой его части. К тому времени, когда я закончил, я мог достаточно хорошо рассмотреть бледное пятно лица Франца на фоне темной стены дома, чтобы понять, что он кивнул.
— Вселенная нежит и пожирает своих детей, — прозвучала из темноты фраза. — Я думаю, что, читая книги, Глен, вы могли найти упоминания о кажущейся бесплодной теории, утверждающей, что вся Вселенная в каком-то смысле жива или, по меньшей мере, осознает себя. Жаргон метафизики содержит много ее названий, из коих самым распространенным является коспантеизм. Главная идея.этой теории в том, что Вселенная есть Бог, хотя мне слово «Бог» не кажется подходящим. Оно использовалось для обозначения слишком большого количества понятий. Если же настаивать на религиозном подходе, то ближе всего к сути дела лежат верования древних греков в Великого Бога Пана — таинственное божество природы, полуживотное, внушавшее ужас мужчинам и женщинам в глухих уединенных местах. Между прочим, среди других, менее ясных теорий, панпневматизм интересен мне больше всего: по убеждению старика Карла фон Хартмана, подсознательный разум является основной реальностью — это очень близко к тому, что мы обсуждали в доме по поводу возможности существования более фундаментального пространства, связующего внутренний и внешний миры и, возможно, обеспечивающего переход из ничего в ничто.
Когда он замолчал, я услышал слабый звук падения камушка, затем — другого, хотя больше никаких ощущений не появилось.
— Но как бы мы это не называли, — продолжал Франц, — там что-то есть, я чувствую это: что-то меньшее, чем Бог, но большее, чем коллективный разум людей — сила, власть, влияние, настроение вещей, нечто большее, чем субатомные частицы, что-то, осознающее себя, то, что выросло вместе со Вселенной и помогает придавать ей форму.
Он придвинулся ко мне так, что я увидел силуэт его головы на фоне усыпанного звездами неба, и в какой-то момент у меня возникла гротескная иллюзия, что эти слова произнес не он, а звезды.
— Я думаю, что есть такие воздействия, Глен. Атомы сами по себе не могут поддерживать горение внутренних миров сознания. Должны существовать притяжение из будущего и толчок из прошлого, чтобы мы могли продолжать движение во времени; над жизнью должен быть потолок разума, а под ней — пол материальной субстанции.