Он запрокинул лицо, едва не проглотив язык, закашлялся и снова прошипел сквозь зубы отчаянное: «Черт!» Наконец он всхлипнул и обмяк, задергался и обмяк снова, слегка подрагивая ногами в последних болезненных спазмах.
– Ч-черт… – выдохнул он.
Савин с поджатыми губами осмотрелась по сторонам, потом взяла бокал Орсо, до половины налитый вином, и сплюнула в него. Он заметил, что даже в этих обстоятельствах она держала бокал за ножку самым элегантнейшим образом. Проведя языком по передним зубам, она снова сплюнула и поставила бокал обратно на стол рядом со своим.
Орсо посмотрел на свое семя, плавающее в вине.
– Это… это даже в чем-то отвратительно.
– Я тебя умоляю! – Савин прополоснула рот вином из собственного бокала. – Тебе-то приходится только смотреть на него.
– Что за высокомерное презрение! Придет день, мадам, когда я стану вашим королем!
– И твоя королева, надо думать, будет сплевывать твою сперму в золотую коробочку, чтобы потом раздавать ее по праздникам ради всеобщей пользы. Мои поздравления вам обоим, ваше высочество!
У Орсо вырвался дурацкий смешок.
– Не могу понять, почему такое совершенное существо, как ты, тратит свои силы на такого олуха, как я?
Она задумчиво выпятила губы, словно пытаясь разгадать загадку, и в один странный, глупый момент он едва не спросил ее. Слова вертелись на кончике его языка. Никто не подходил ему лучше, чем она. Она обладала всеми качествами, о которых он мечтал для себя. Такая проницательная, такая дисциплинированная, такая решительная. Кроме того, было бы неплохо сделать это только ради того, чтобы увидеть выражение лица матери.
Он едва не спросил ее. Но обстоятельства, словно сговорившись, вечно удерживали его от правильных поступков.
– Мне приходит на ум только одна причина, – ответила она, задирая юбки и всползая на стол рядом с ним.
Проелозив потным задом по кожаной обивке, он соскользнул на пол. Ноги все еще плохо держали, штаны мотались вокруг лодыжек. Он откинул крышку коробочки, высыпал горстку жемчужной пыли на тыльную сторону ладони, вынюхал половину и предложил ей остальное.
– Пусть никто не говорит, что я думаю только о себе, – заметил он.
Зажав одну ноздрю, Савин втянула в себя порошок. Мгновение она моргала, глядя в потолок, ее ресницы трепетали, словно она готовилась чихнуть. Потом она снова откинулась назад, опершись на локти, и придвинула к нему свои бедра.
– Давай, приступай к делу.
– Похоже, ты сегодня совсем не романтически настроена?
Она запустила пальцы ему в волосы и довольно болезненно пригнула ему голову, направив себе между ног:
– Не знаю как у кого, а у меня мало времени.
– Вопиющая наглость! – вздохнул Орсо. Она взгромоздила ногу ему на плечо. Он провел ладонью по ее обнаженной коже, слыша ее вздох, чувствуя ее содрогание. Мягко поцеловал голень, потом колено, потом бедро. – Будет ли конец требованиям моих подданных?
Ломатели
– Что это вообще за имя такое – Вик?
– Уменьшительное от «Виктарина».
– О-очень изящно! – насмешливо фыркнула Гриз. Они были знакомы не так давно, но Вик уже начинала от нее уставать. – Готова поручиться, у тебя еще и ублюдочное «дан» перед фамилией! Ну как, ваша милость, я угадала?
Она шутила – но для того, чтобы развеселить Вик, требовалось что-нибудь значительно более смешное. Она взглянула Гриз прямо в глаза.
– У меня действительно когда-то стояло «дан» перед фамилией. Мой отец был мастером-распорядителем королевского монетного двора. У него были огромные апартаменты в Агрионте. – Вик кивнула в том направлении, где, по ее представлениям, располагалась крепость, хотя определить стороны света в этом затхлом погребе было непросто. – Прямо рядом с дворцом. Такие большие, что у нас в холле стояла статуя Гарода Великого – в натуральную, мать ее, величину!
Стоило видеть озадаченное выражение на круглом лице Гриз, освещенном мелькающим светом из крошечного оконца под самым потолком, за которым топали сапоги, стучали копыта и грохотали тележные колеса.
– Что? Ты выросла в Агрионте?
– Ты плохо слушаешь. В Агрионте располагались апартаменты моего отца. Но когда мне было восемь лет, он наступил кому-то на любимую мозоль, и его забрала инквизиция. Как я слышала, вопросы ему задавал сам Костлявый.
Это сообщение окончательно изменило атмосферу. Гриз несколько съежилась, а Огарок, моргая, принялся вглядываться в тени по углам, словно за пыльными стеллажами мог прятаться сам архилектор с дюжиной практиков.
– Мой отец был невиновен, во всяком случае в том, в чем его обвиняли. Но после того, как за него взялся Костлявый… – Вик припечатала стол ладонью, и Огарок подпрыгнул так, что едва не ударился головой о потолок. – Признания посыпались из него как из дырявого мешка. Ему пришили государственную измену и отправили в Инглию, в северные лагеря.