Другие два брата – Халид и Давуд тоже были маленькими жизнерадостными волчатами. Халиду было восемь лет, а Давуду – десять. Они жили в покосившемся домике частного сектора и были беженцами из Чечни. Их папа был отставным военным и работал на стройке бригадиром. Для них весь мир был – одна большая война. Им очень нужно было уметь драться.
Еще был Олежка. Если у меня когда-нибудь родится сын, я хочу, чтобы он был похожим на Олежку. Ему было всего семь лет. Он был очень худеньким и невероятно слабым, белобрысым и ясноглазым. Его приводила мама. Ей было лет сорок, она работала штукатуром, очень хорошо зарабатывала и прятала в карманах изъеденные известкой руки. Когда Олежка отжимался от пола, его ручонки тряслись от напряжения. Во время спарринга с Халидом или Давудом, он всегда плакал. И всегда побеждал. Потому что он знал, что плакать – можно, а сдаваться – нельзя.Черт их поймет, этих женщин. Почему мне так нравилась одиннадцатилетняя Катя, при том, что я не чувствовал к ней не то что любви, а даже не ощущал обыкновенного вожделения? Почему моя искренняя любовь к Наташке не вмещала в себя плотского влечения? А ведь была еще, знаете ли, Олеся…
Олеся Кондратенко. Она училась со мной в одной группе. И вот ее-то я хотел так, что мне становилось больно при взгляде на ее бедра. У нее были очень красивые бедра, аккуратный плоский живот и небольшая грудь. На лицо она мне тоже очень нравилась, хотя ее правый глаз немного косил. Но это, здесь я понимаю индейцев-майя, придавало ее свежей девичьей красоте такую сладкую неправильность.
Нужно быть честным. Мною Олеся заинтересовалась только однажды, когда увидела, как я кручу в пальцах шариковую ручку. За пару лет лекционного безделья я научился быстро вращать ручку или карандаш в пальцах руки, без участия большого пальца. Это было очень увлекательное занятие, оно веселило и успокаивало. Олеся была первым человеком в мире, кто углядел во мне этот талант. Целых пятнадцать минут я наслаждался ее взглядом, прикованным к моей руке. Никогда раньше и потом она так долго на меня не смотрела. Вообще, мой латентный идиотизм, включающийся спонтанно время от времени, сильно мешал мне обратить на себя внимание Олеси. Помню, несколько раз я пытался с ней заговорить. Конечно, на нейтральные темы вроде учебы или погоды. Я даже представить не могу, что она думала, когда я это делал.
– Привет, – говорил я, – Ты не знаешь, что нам читать задали по литературе?
– По какой литературе? – спрашивала она.
– По этой… по древнерусской.
Она сидела на диванчике в холле шестого корпуса, в легком голубеньком сарафане, едва доходящем до середины ее загорелых бедер. И разговаривала со мной вполоборота, уткнувшись взглядом в какие-то конспекты.
– Мы вчера зачет сдали, – говорила она.
– А, – говорил я, – Так, значит, ничего читать не надо?
Она делала паузу и говорила немного растерянно и осторожно:
– Нет.
– А по другой литературе что читать? – я, однажды решившись на разговор, уже не мог остановиться.
– По какой литературе? – спрашивала она.
– По зарубежной. – тупо перебирал я варианты.
– А ты список, что, не брал?
– Какой список?
– Авторов. По литературе.
– По какой?
– Валентин, – говорила она с напускным спокойствием, отрывалась от конспекта и поднимала на меня блестящие карие глаза, – Тебе не кажется, что мы друг друга не понимаем?
– Я просто узнать хотел, – начинал я зачем-то оправдываться, – Что нам по литературе читать.
И было видно по ее лицу и глубокому вздоху, как она подбирает слова в уме.
Я круто поворачивался, говорил непонятное «ладно» и быстро уходил за ближайший поворот коридора. Там я останавливался, смотрел в крашеную масляной краской стену и ехидно улыбался сам себе. Засмеяться во весь голос не давала только давящая на затылок тоска.С древнерусской литературой и Олесей все было не так просто. Древнерусскую литературу преподавал доцент Котов. Александр Михайлович. Среднего роста, худощавый и рыжеватый мужчина неопределенного возраста. Он всегда носил очень аккуратные костюмы и пальто, а на шее – красивое кашне. Лицом был чист и розов. Улыбку имел располагающую, а взгляд – синий и пошловатый. Он разговаривал очень правильным русским языком, любил цитировать четверостишья из разных поэтов и делал комплименты симпатичным студенткам. Так как Олеся была симпатичной, то ей иногда перепадало от него что-нибудь вроде: «Замечательно выглядите сегодня!» В ответ Олеся расслабленно опускала плечи и таяла.
Я не знаю, что ей так сильно нравилось в нем. Может быть то, что он преподаватель, и вообще дяденька взрослый. Может, лицом ей приглянулся или фигурой, или той же своей аккуратностью. Может быть, на нее влияли активно обсуждаемые нашими девочками слухи, что «в постели Котов чудеса вырабатывает». Хотя опять же не понимаю, откуда такие слухи взялись. Хотя, отчасти понимаю, конечно, но догадываться в данном случае нехорошо.