Она не дрогнула.
- Отдавать моих людей без борьбы я не намерен в любом случае. Смерть моя там, на поле, действительно была бы бессмысленной. И потому я сделал единственно возможное: взял вас, чтобы обменять на свободу для них.
- Как же вы будете править ими после того, как покрыли себя бесчестьем? - спросила она, глядя на меня очень внимательно.
- Кто вам сказал, что я собираюсь ими править. Я собираюсь отпустить вас, когда мне дадут королевские гарантии неприкосновенности моих людей и их земель, и затем уйти куда-нибудь. Ну, если ваши доблестные воины вдруг не предадут условия и не задержат меня.
- То есть, вы бросаете собственную честь и жизнь в пыль, надеясь при этом на честь короля и его обещаний, - резюмировала она, чем-то недовольная, но внешне спокойная.
- Да.
- Вы верите в честь королевства?
- Конечно, верю. Глядя на вас - в особенности.
- Все же, зачем вы делаете это?
- Ради блага моих людей.
- А если им будет лучше принадлежать мне?
- А если я посчитаю, что чьим-то грязным сапогам будет лучше принадлежать мне, ведь я их начищу - мне можно сразу подойти и забрать их?..
- Мы говорим о людях, а не о сапогах! - повысила голос она.
- О людях? - в тон ей откликнулся я. - Так для вас они все же люди, а не пункт на карте и новый налог? Вы пришли к ним как к людям, а не как к еще одному беззащитному поселению?.. Нет, милая, для вас они всего лишь новая пара сапог!
- Не смейте так говорить со мной! Я вам не милая!
- Нет? Разве?.. Вы так пытались ей казаться.
Она побледнела еще сильнее, чем раньше. Обида на несправедливость кружилась в ней со свистом холодного ветра перед ураганом, и то, что ответить такому черствому человеку ей было нечем, этот ветер еще более усиливало.
- Вы просто играете словами! - угрожающе воскликнула она, вскипая. - Играете со мной словами!
- Только словами?! - меня вдруг пронзила нешуточная злость на эту ославленную девочку, в шестнадцать лет взявшуюся судить о пятнадцати тысячах моих сапог. - Я предпочел бы дать вам не словесный урок, куда более поучительный, чем театральные сценки ваших воспитателей! Вы бы на собственной шкуре ощутили, как чувствует себя отнятый сапог!
- Что вам мешает! - воскликнула она, вытягиваясь, как струна, и источая ярость пополам с презрением. - Ведь я же ваша пленница! Вы уже пали, предав честь, которой славились, ради того, чтобы унизить меня, своего врага! Так дайте себе волю, сделайте мне еще больнее, это так просто - стать ничтожеством, чтобы отомстить!
Шагнув к ней, я одним движением вздернул ухоженную и гладкую девочку, как мешок и, тряхнув ее, прижав спиной к стене, почти вплотную приблизил свое лицо к ее лицу.
- Сейчас я сдеру с вас одежду, и сделаю с вами то, что обычно делают ваши солдаты с женщинами завоеванных городов и деревень, когда вы в их сторону не смотрите. Но вы не беспокойтесь, ни в коем случае, примите это как должное, ведь избежать этого невозможно! Поверьте, после того, как я обесчещу вас, я возьму вас в жены - и вам так прекрасно, так уютно будет у меня за спиной! Гораздо лучше, чем в королевстве - по крайней мере, не придется жить чужими жизнями и играть чью-то роль! Нет, не сверкайте глазами, не брыкайтесь, висите смирно, черт возьми, ведь у меня право сильного! И чтобы вы там себе не думали, решения здесь принимаю я!..
Миг она смотрела на меня. Но сквозь пелену гнева, ее глаза вдруг увидели меня, расширились, и сделались ужасно пустыми. Из них как будто во мгновение ока вытекла вся вера и вся жизнь. Она повисла в моих руках, утратив всякую волю, словно провалившись в колодец темноты.
Хоть я и понимал, что абсолютно прав, мне стало тошнее тошного, я опустил ее так бережно, как смог, и опустился у ее ног.
Несколько мгновений она закрывала лицо руками и прятала глаза. Затем взгляды наши неминуемо встретились.
- Что вы... делаете... зачем вы... так... - прошептала она и заплакала.
Что-то глухо ударило меня изнутри. Как птица бьется о скалы, падая с неба. Я только сейчас понял, что в ее крике, во всех ее упреках отчетливо прозвучала не ненависть, не презрение, а удивившая меня боль. Ей было больно, оттого, что я предал какие-то несчастные идеалы. Можно ли такое представить? Она действительно так чиста, как говорят?
- Вижу, вы в самом деле добры и великодушны, принцесса, - тихо сказал я. - Мне неприятно причинять вам боль. Я потому и не хотел говорить с вами, ибо агрессия королевства узаконена другими людьми, и им принимать решения. Вы, простите, все еще ребенок. Вам стоит хотя бы временами быть открыто-хрупкой, ранимой и незащищенной - чтобы доверенные лица королевской семьи защищали и утешали вас.
Не знаю, к чему я говорил все это. Наверное, от усталости или, скорее, от безнадежности своего положения. Я ведь знал, что в таких вещах честь не играет никакой роли, и что вскоре принцессу преспокойно возьмут из моих рук. Я ведь просто ставил медведю муравьиный ультиматум, действительно не в силах смириться с неизбежностью.