Ешь, спишь, в горячем душе стоишь часами. Мама на диване вечера проводит, чтобы можно было уложить бритую голову ей на колени и мурчать, пока она тебя против шерсти гладит, за ухом чешет, колыбельные поет, про близких и свои дела рассказывает. Тихий рай. И все огненные волны, ночные штурмы, почетные караулы и прощальные залпы остались где-то там, за гранью, которую надежно удерживают вокруг тебя теплые мамины руки и спокойный голос. И горячие капли, что иногда падают тебе на щеку или в ухо.
В крайний отпуск приехал со странным чувством, что что-то изменилось. Что? Сам не понял. Пришлось к отцу идти — разбираться.
Видно, что батя слегка задолбался, потому как им Никитос все еще мощно дает прикурить, но уже не так жестко, как тогда, когда я свалил.
Родители — молодцы, справились. Да и Ник уже пообтесался. А я, выходит, умница, что отбыл по делам и не сильно отсвечивал у них в период притирки и адаптации.
Насколько трудно им пришлось, можно судить по тому, что мать снова ходит на еженедельную психотерапию и раз в три недели закрашивает седину, а отец, бывает, тупит в стену на кухне с чашкой чая или кофе. Реже — с бокалом красного или коньяка.
Этот неожиданный разговор с батей, как обычно, порядочно прочистил мозги, стряхнул шелуху страхов, мишуру приличий и выгреб из закоулков разума прочий мусор, типа таких старых закладочек, вроде значимости общественного мнения.
— Видишь ли, мне странно слышать это именно от тебя, — папа Влад не спеша налил две кружки кофе. Как всегда, его фирменный густой черный кипяток с двумя ложками сахара. Бодрит до свиста ветра… в ушах.
— Ты наблюдал практически из первого ряда за моим завоеванием твоей матери. Женщины с ребенком, заметь, — хмурится, потом смотрит на меня с недоумением на всем лице. — И да, когда я начал свой безумный завоевательный поход, она, как ты знаешь, давно была замужем. И даже вроде как внешне вполне благополучно. Но я понимал, что лишь рядом с ней смогу жить, только в ее воле мое счастье, поэтому плевать я хотел на обстоятельства. А ты даже позвонить или написать своей зазнобе не можешь. О чем тогда речь?
Ну, в таком ракурсе ситуация выглядит нелепо. Да, дерьмово, откровенно говоря, выглядит.
И я тоже. Красавчик.
Молчу. Пьем в тишине кофе, потом я, не от большого ума, ляпаю:
— Ну, я связан контрактом.
Острый, полосующий до костей взгляд, которым отец меня мгновенно разделал на стейки, и спокойное:
— Об этом я вообще слова доброго не скажу, ибо нет у меня даже морального права, — и пока я думаю, что вроде он меня песочить не собирается, хотя вполне может себе позволить и имеет все права: и моральные, и юридические, батя горько добавляет, — Сам дурак.
— Кто? — офигеваю.
Отец допивает кофе, встает к раковине вымыть чашку и хмыкает:
— Да мы оба, если разобраться.
— Дебилы?
— Трусы.
Вот это прямо жестко, пап!
— Но ты же справился?
— Когда я держу Марго за руку, то думаю, что да… а когда вокруг нее происходит какой-то движ, то начинаю сомневаться.
Что за вечер откровений, бл*?
— В ней?
Папа Влад убирает чашки, достает увесистые фамильные хрустальные коньячницы. Так, время тяжелой артиллерии пришло.
— В себе. Достаточно ли я уделяю ей внимания и времени, проявляю ли я любовь так, как это нужно ей, и вообще — что она там чувствует ко мне сейчас. Любит ли? А, правда?
Ставит на стол вазочку с конфетами, тарелку с сыром, блюдечко с дольками лимона. И бокалы с его любимым «Карлом Мартеллом». Раньше всегда меня под*бывал при этом, вспоминая Карла Маркса и арабов при Пуатье. А сейчас даже не усмехается. Хреново.
Что тут сказать?
— Да ну, бать, не может…
Жестом останавливает мои миротворческие потуги. Смотрит в глубину бокала, где блики на поверхности от маминой любимой гирлянды обещают умиротворение и покой. А потом, поднимает голову и смотрит четко в глаза:
— Может-может, потому что проблемы мои с самооценкой армия в свое время не решила, и звание доктора наук, гранты и прочее научное признание тоже не справились.
Ну, я как бы охренел, но, может, чего не догоняю у них в отношениях?
— Ты ей не веришь, что ли?
— Верю. Только когда Марго рядом, смотрит одобрительно или восхищается, чувствую себя нормальным, живым, достойным. Но сомневаться в глубине души — достаточно ли я хорош для нее, не перестаю, — голос отца звучал глухо и надтреснуто.
Вот ведь его родители покорежили, суки.
История из детства — неподъемная почти, поэтому выдыхаю уже как-то без особой надежды:
— И зря. Ты для нее — самое то, что нужно.
Хмыкает.
Чокаемся.
Молча выпиваем.
И сидим так в летней тишине и отблесках новогодней гирлянды до того самого момента за полночь, когда на кухне появляется мама. Она уложила Ника, поработала у себя в кабинете над очередной статьей и пришла за традиционным стаканом кипятка перед сном.
— Вы как-то засиделись, мои дорогие, — проходит мимо стола, целуя отца в висок и меня в макушку. — Все, пришла злая мать и изгоняет вас с кухни. Бегом оба в душ и спать. Завтра продолжите ваши посиделки на даче, — и хоть мама и звучит спокойно, но в глазах ее и жестах заметна печаль.
Но она ничего воспитательного и назидательного нам не скажет, потому что мы имеем право косячить и тупить так, как нам того хочется. Мы же не спрашивали совета? Вот мама и ждет.
А когда я после душа заваливаюсь в пахнущую лавандой постель, то вместо сна ко мне вдруг приходят странные мысли. Спасибо, что про мою семью.
Да, мелкий наш начал свой жизненный путь в таком дерьме, что никто не удивлен его настороженности, дикости и звериным повадкам.
Но удивительное дело, мой отец — гений, красавец, молодец и умница, до сих пор настолько не уверен в себе. Как так-то? Уж сколько лет прошло с беспомощного детства?
А я, раздолбай, скорый на безумные решения? Я — уверен?
Вот так и выходит, что в себе и в адеквате у нас в семье только мама, которая занимается своим ментальным здоровьем последние лет восемь. А мужики как на подбор — психи и истерички, да.
И мне пора бы может повзрослеть, а?
Пришло время отвечать и за слова, и за поступки.
Глава 19
Лада
Если бы я могла остановиться и замереть. Просто оглянуться. Хоть немного подумать. Увидеть его. Мой день сурка.
Но матери ребенка с особенностями развития и диагнозом обычно не до этого.
У меня есть перечень обязательных дел, чаще всего срочных, есть выработанный с кровью и слезами приемлемый дневной график активности, ну, и натоптанный маршрут, пролегающий между домом, магазином и поликлиникой тоже имеется в наличии. Даже гуляем мы с дочерью вдоль этого маршрута. Чаще всего заодно, а не отдельно.
Такова моя жизнь сейчас, и это беличье колесо, кажется, уже давно мерно гудит на периферии моего сознания. Так тяжело и привычно, что страшно: а если вдруг остановится? Раздавит? Погребет под обломками?
«Нет, не время для пустых раздумий», — привычно одернула себя.
Ни к чему это. Но все равно, сидя перед кабинетом лучшего невролога в городе, я удивляюсь себе — мысли в голове не о выживании шевелятся вдруг.
Ну, может, оттого, что Лиза спит сейчас на руках довольно спокойно, как и прошедшей ночью. Да, еще вчера я помогала сыну соседки с историей Средних веков, а она за это брала Лизу погулять аж на три часа днем, так что я успела и дела домашние переделать, и в ванне полежать.
Сейчас еще бы что-то обнадеживающее услышать и вообще можно будет считать, что эта осень, в отличие от прошлых, очень даже ничего.
— Лада Юрьевна, поддерживающая терапия у вас действенная, но вы же понимаете, что этого недостаточно? Я бы рекомендовал не затягивать с операцией. Вам с дочерью хорошо бы в Питер съездить на консультацию к нейрохирургу, да и оперироваться лучше там. Квота, увы, не ваш вариант. Ждать вы не можете.