Хрустальный смех, такой настоящий, а не модный сейчас писк-хихиканье:
— Естественно, сама. Мы же столько лет знакомы, поэтому ты лучше меня знаешь, что я там думаю.
— И хочешь. Зай, я лучше тебя знаю, потому что мне не стремно назвать вещи своими именами. Хотя бы для тебя, — шумно выдыхает Рус.
А тут приходится напрячься, потому что Гаухар переходит на шепот внезапно:
— Да. Я по-прежнему жуткая трусиха.
— Перестань! Я мало знаю женщин, кроме материного шабаша, кто бы был более психически устойчивым и смелым. Просто признай это.
Долгое пыхтение, а после вдруг:
— Признаю, терапия успешно закончена. А еще я сошла с ума и влюбилась, — звучит почему-то резко и зло.
А бро хохочет, гад:
— Вот! Можешь же! Почему с ума-то сразу?
— Потому что только идиотка, наблюдая столько лет за тем, как могут безответно любить и себя при этом губить, поступит так же, — да, уж Бриллиантик-то на нас насмотрелась за эти годы в любых видах и состояниях.
Что мы там по пьяни несли-то, дай бог памяти? Позорище натуральное. Соплежуи хреновы. Ясно, почему Русов батя меня всерьез никогда не воспринимал.
— Выдохни. У тебя все отнюдь не безнадежно… — очень уверенно заявляет этот страдалец. Вот на хрен он ей надежду дает, если вообще неясно — чо там и как?
Но Бриллиантик девочка умненькая, сама, видать, все понимает:
— Конечно. Ты сам себе не веришь.
— Погоди, Гох, не част и…
А потом внезапно фигануло. Вот чего я не ожидал от этой скромнейшей восточной красавицы, так это лекции про женскую физиологию.
Так офигел, что пришлось зайти…
Правда, меня дружно и быстро выставили, но далеко я не ушел.
Остался на прежнем месте.
До поры.
Но нового еще ничего не успел услышать, как вдруг обнаружил рядом со своими ластами в тапках маленькие лапки, просто крохотные. Они тихонечко подошли и встали рядом. А шепот в самое ухо прозвучал трубой Иерихона:
— А папа Влад говорит, подслушивать нехорошо.
— А мама? — автоматически спрашиваю, понимая, что меня сделал мелкий шкет. И спасибо, что без ножа.
— Она хитро улыбается и, когда бати нет рядом, говорит, что иногда можно. Но секрет, сука, такое дело — никому про него нельзя трындеть. Ну, тем, кто не знает, кароч.
Мальчик-одуванчик, нах*. Свезло Русу с брательником. Такой себе подарочек.
Но надо же держать морду:
— Тогда тихо! Все самое важно пропустим!
Но когда мы вновь затаились, то услышали уже окончание:
— Пока не спросишь — не узнаешь. Помнишь, сколько папа Влад вокруг мамы кружил? Да, даже когда у них вроде и закрутилось уже, то из-за глупого недопонимания они столько времени и нервов потеряли. Так что говорить! Надо разговаривать. Обязательно. У тебя все получится, помни об этом!
— Я очень хочу тебе верить. Но мои страдания на потом отложим, сейчас скажи, что за планы?
— Сейчас восстанавливаюсь, собираю информацию, думаю.
— Хорошо, надеюсь, тетя Рита тебя из рук пока не выпустит. Хотя у них там на работе очередной трэш, ну, да, родители тебе сами расскажут.
А вот тут мы с Ником поняли, что пора бы откочевывать. Но, переглянувшись, осознали, что можем не успеть, поэтому решили сделать вид, будто только-только вышли из ванной.
Появившаяся из-за двери Гаухар окинула нас внимательным взглядом своих «верблюжьих глаз», а это, между прочим, комплимент, как мне объяснил бро, когда мы были на ее родине. Что-то там про нежные и сказочные глаза верблюжонка было и имя соответственно какое-то такое, ну, хитро вывернутое. Вечно у этих восточных женщин дикие заморочки с именами. Я после тех объяснений решил, что Бриллиантик — очень даже мило.
Потрепала мелкого по голове и уточнила:
— Чай-то у тети Риты еще остался?
Мы с Никитосом дружно закивали и наперегонки помчались на кухню.
Заваривать чай, от греха.
А на кухне, с собственной именной кружкой в обнимку на любимом стуле в уголке, я сделал еще одно грандиозное открытие. Я так привык страдать, следить за ней, бежать к Ланским всегда, а тут выходит, что можно все это делать, но не болеть при этом и с ума не сходить. Сидеть рядом, касаться, помогать на кухне, тащить подарки и чай, болтать обо всем. И не чувствовать этой опоясывающей грудь душащей боли, дикой тоски, не вскидываться недовольно, когда муж ее приходит.
Это такое счастье, я как будто все же нашёл семью.
Родную. И дом. Родительский.
Идиот, короче, че? Столько времени просрал. А ведь мама Рита говорила еще когда!
Ну, я зато теперь точно знаю: что для меня в женщине самое важное, ценное и необходимое. Хоть какая-то польза от этого десятка лет, бл*.
Глава 25
Руслан
Марк, конечно, с новостями своими вовремя, ёпрст.
Кстати.
Лет мне уже прилично, женщин я в разных интимных ракурсах, естественно, видел. Да, конечно, не самых лучших представительниц прекрасной половины, потому что, ну, понятно же, да?
Как-то, курсе на втором, попробовал я тусить, как Марк, но не зашло от слова совсем. Я тогда, после полугода клубно-выездных экспериментов понял, что гулять за ручку с Гохой удовольствия больше приносит.
Не мое оно, все это бл*ство.
Потому что чувствовал себя утром всегда, будто в дерьмо окунулся. Ну, какие барышни, такие и ощущения. А с нежными и чистыми мне никак нельзя было, потому что, кроме физики, я им дать не мог совсем ничего.
Поэтому я так — сяк повертел, прикинул и решил, что ну его, это гнилое, на хрен.
Мы же с Гаухар, когда сошлись, мне почти сразу восемнадцать стукнуло, а Гохе было двадцать. Но у нее менталитет, воспитание и дерьмовый семейный опыт, поэтому она такая, сильно примороженная и потерянная была. Как дикий зверек, всего шугалась, а мужиков в любом виде и вообще всегда. Я сейчас понимаю, что проскочил, как «маленький сын маминой подруги», а потом мы как-то по-человечески начали общаться, скажем так, без учета пола и возраста. Все больше про семейные ценности, научные достижения моих родителей, новости в обеих семьях, да еще у Агатки. Так затусили, выдохнули оба, да и в принципе сдружились, ибо ей с сестрой не сильно повезло, а у меня ситуация была куда как хлеще.
Первые год-полтора у нас вообще совместно-страдательное времяпрепровождение было. Это потом нас попустило, мы как-то раскачались, материну терапию на прогулках обсуждали, на пикники ездили и по музеям шлялись. К моему третьему курсу уже были просто близкими родственниками, потому что, эксперимента ради, даже как-то поцеловались, а потом долго недоуменно таращились друг на друга… так и вышло, что тайн у нас друг от друга почти не было.
И этот румянец, что я вот тут заметил, вместе с бегающими горящими глазами мне категорически не нравился. Потому как то, что я подумал — плохо, возможно, безнадежно, но, бл*, я ей об этом не скажу. Просто надо выяснить, что моя «старшая сестренка» себе там надумала.
Вот и бро так удачно пошел «чаю попить». Поэтому только Марк исчез за дверью, я вопросительно уставился на Гоху.
— Ты же понимаешь, что мне не упало стать очередной, проходной, так сказать «звездочкой на фюзеляже»? К чему? Я свои чувства и эмоции давно строить научилась. Сейчас попереживаю… и переживу, — да, всегда она была умной, волевой, а после психотерапии плевать хотела на эти все дурацкие «как надо» и «так положено».
Но здесь такое дело, деликатное:
— Зай, а ты не думала дать ему… шанс?
— Разве что просто дать, но тут мы возвращаемся к самому началу, что мне оно не упало…
— Но ты понимаешь же, что время пришло. Пора нам. Вот. Я верю, что мозг мой на место встал уже. Мне надо разобраться с тем прошлым, что жизнь мне всю перекроило. Не имею права тебя тянуть в это дерьмо, да и ты же сама тоже?
Гаухар смеется свободно, совершенно не стесняясь, что в такие моменты у нее и глаз не видно, слезы текут и на носу морщины:
— Естественно, сама. Мы же столько лет знакомы, поэтому ты лучше меня знаешь, что я там думаю.