— Что на работе? Не поверю, что все нормально. Говори сам, я же все равно у Алиева спрошу!
Вот почему я не зацепился за его кривую усмешку, тормоз?
— Нет, не сейчас. У тебя есть срочная задача — встать на ноги и определиться с твоими отношениями с Ладой Юрьевной. А потом уж все остальное, — ухмылка снова кривая.
Да что там, бл*, творится?
— Смотри, бать, я тебе давал шанс. А теперь уж прости, буду свое мнение формировать, а не с твоей точки зрения смотреть.
— Ну, приходи потом — обсудим. Может, ты что-то увидишь в этом дерьме иное. Любопытно будет послушать.
«Приходи» — это он хорошо придумал, да.
Мне для начала встать надо устойчиво, зараза.
Поэтому я некоторое время повалялся в тоске, сомнениях и переживаниях.
И планировании.
Думал и надумал.
Вспомнил, кто моя мать. Не знаю никого, способного упорядочить мой бардак в башке лучше, чем она. Святая женщина.
А вот когда она появляется на пороге, то мне резко становится не до смеха. И не до всего того, что я хотел с ней обсудить. Из своего.
Я понимаю, просто одним местом чую, с чего надо начинать.
— Мам, а что за хрень у вас там, на работе, опять?
— О, милый! У нас там, не поверишь, любовь. Ты же знаешь, что это за дурман? Вот Шефа нашего где-то накрыло — не продохнет. С лета, кажется, потому что в сентябре уже ходил пришибленный.
Да, умеет матушка удивить. Да и Игорь Александрович тоже. Он же старый пень⁈
— Внезапно. Но он вроде как не мальчик давно уже.
— И на старика бывает проруха, как ты понимаешь… — мама печально пожимает плечами, устраиваясь на моей кровати в ногах.
— И чего делать? — чувствую себя слоном в посудной лавке, аж в плечах жмет. Хочется же осчастливить хоть кого-то, вдруг мне зачтется, а?
Моя понимающая матушка поправляет на моих ногах плед и смотрит с грустью:
— Ничего. Это не наше дело. Он сам разберется. Будет нужна помощь — я всегда готова выслушать. Он знает.
— О, как. Ну, тебе виднее, а про остальное опять промолчишь? — надо же к основному сворачивать.
— Да там дело, мне кажется, мутное. И с двойным, если не с тройным дном.
— Но ты же уже поняла, откуда ветер дует? — как же я не люблю эти танцы вежливости без конкретики.
Фыркает:
— Если мои предположения верны, то ситуация очень некрасивая и болезненная для Влада выйдет. А если я ошибаюсь, и это просто так звезды раком встали, то больно будет мне, но я переживу.
Бахрома на пледе послушно под мамиными пальцами сплетается в косички.
— А давай без самопожертвования, а? — прошу без особой надежды, но вдруг?
Бл*, вот эту усталую улыбку я помню по первому курсу терапии, еще при Миронове:
— Ой, за это не волнуйся, я такое давно не практикую. Просто здесь возможна утрата, а я бы этого не хотела, ты же понимаешь.
— Мать, а не выйдет так, что он там тоже про тебя что-то такое думает? Считает себя лишним, недостойным, ненужным, а? — припоминаю все Владовы метания и выбираю предупредить мать.
А то она у меня сильно многомудрая Сова. Сейчас они вдвоем так накрутят, мне ни в жизнь не разгрести…
Мама смотрит на меня с откровенным недоумением, мол, что за бред?
— Хорошо, это отложим тебе на подумать. Скажи мне пока вот что: почему у меня все по жизни через одно место выходит?
Моя прекраснейшая мать заливается мягким, тихим смехом, а я, как дурак, улыбаюсь, наплевав на свежие шрамы на морде.
— Ну, ты бы еще спросил, почему утром солнце встает. Сыночка, ты у меня офигенный мальчик вырос: умный, красивый, фактурный, эмпатичный… но тобой до сих пор твои эмоции рулят. Не мозг, не инстинкты. Эмоции. А для жизни это тупик. Ты же еще и прощения с трудом просишь. Так что все это очень-очень плохой сценарий. Но мы его сейчас разберем и будем как-то плыть и выплывать, да, сына?
Сижу — туплю.
А с мамой так нельзя.
Когда ты выпадаешь из беседы, она тебя внезапно может так взбодрить, что и слов-то цензурных не найти:
— А скажи-ка мне, любимый старший сын, зачем тебе нужен весь этот китч, дикие приключения, преодоления и очередной подвиг, а, Русик?
Отвечаю без запинки, и очень, даже для себя самого, внезапное:
— Чтобы ты меня любила.
Матушка снова смотрит с печалью во взоре, как на сироту убогого:
— Мне для этого не нужен повод, я всегда просто люблю тебя. За то, что ты есть, за то, что ты — это ты.
Охренеть, ну, правда, обалдеть же!
Бля*, ну, не может быть!
— Ну, чтобы ты мной гордилась, и тебе не было за меня стыдно, — сжимаю зубы, потому что и по прошествии стольких лет, оно все равно накатывает.
Мама гладит по голове, спокойно смотрит в глаза:
— Никогда, никогда мне за тебя стыдно не было.
Да ладно! Быть такого не может!
— А после граффити в десятом?
Удивленно пожимает плечами:
— Тогда я больше переживала, не испортит ли это тебе оценки, отношения с учителями, и не приведёт ли происшествие нас в детскую комнату полиции. И в отдел опеки.
И вот тут я понимаю, что реально дебил. Полжизни положил хрен знает на что. Вернее, для того, чтобы заполучить, наконец, себе то, что у меня и так с семи лет было. Просто так, без подвигов, только лишь потому, что я есть. И есть она — моя мама.
Идиот.
К чему были все эти геройства, эти попытки прыгнуть выше головы, эта спешка дурацкая?
Нужно было просто остановиться и выдохнуть.
Сделать, наконец, то, о чем всегда говорила мама: «не спеши, подумай!».
Ну, что сказать? Баран.
Мама гладит меня по голове и делает то, что давным-давно должен был сделать я.
Выдыхает.
А потом, как обычно, берет себя в руки, и пока не передумала, все же советует:
— Милый, тебе нужен четкий план действий, с вилками вариативных решений при получении различных откликов системы на твои запросы и шаги.
Да, все же «профессор» для моей дражайшей матушки — это не нафталином пропитанное звание. Это образ мыслей и стиль жизни.
Думаю, что Ник в школе схлопочет кликуху «Академик», если на самом деле будет стараться матери соответствовать. И базар отфильтрует.
Надо ему сказать, что это не совсем правильный путь.
Глава 27
Лада
Как это удивительно — жить, а не существовать. Дышать, двигаться, смотреть вокруг — и видеть. Я давно уже затруднялась определить, что за число на дворе, или день недели сейчас, а уж какое время года на дворе не вспоминала, кажется, тысячу лет. И отмечала смену сезонов только из-за изменения скромного гардероба, своего и Лизы.
А вот сейчас, как будто глаза открылись.
Осень, уже наступила осень.
В этот приезд в Петербург светило нейрохирургии встречает нас лично. И радостно:
— Лада Юрьевна, спасибо за оперативность. Сегодня как раз есть окно на пункцию. Оставляйте Лизу, ждем вас часа через три-четыре. Я позвоню или сестра.
— Спасибо огромное. Очень жду вестей, — малодушно радуюсь, что когда моей крошке сделают больно, я это не увижу. И за то, что Лизонька на руки к чужой тете сегодня идет без своих традиционных воплей.
Быстро набрала тетушку:
— Алло, я свободна на ближайшие три часа.
— Отлично, подъезжай в нотариальную контору, адрес сейчас скину. Жду тебя, будем оформлять, чего там тебе срочно надо.
У дверей отделения меня остановила милейшая сестричка из нейрохирургии:
— Вас просили отправить на такси. Куда-то поедете? Или тут, недалеко в кафе посидите?
— Очень хотела бы в кафе, но дела не ждут. Вот, мне надо сюда, — здорово, что адрес уже прилетел смс-кой.
— О, не вопрос, это тоже не так чтобы сильно далеко. Сейчас будет машина.
— Огромное спасибо, — выбегаю на улицу под традиционный питерский дождь, который сегодня внушает мне оптимизм: раз идет, значит, к хорошей дороге.
Нам очень нужны с Лизочкой сейчас добрые приметы.
Ожидая такси, позволяю себе оглядеться и вспомнить, каково это — встречать осень в городе на Неве.