Холодный моросящий дождик словно смывает с домов, тротуаров и деревьев память о лете, белых ночах, шумных праздниках. Осень тут домашняя, тихая, камерная. Каждый сумрачный день будто бы приглашает к камину с пледом и горячим чаем. И дней таких в здешней осени много.
Неожиданно, но сейчас осень в Петербурге дарит мне покой и уверенность.
У меня есть цель, есть дорога к ней и силы, силы тоже нашлись.
Я смогу. Я справлюсь. Мне есть ради чего жить.
Такси и правда приезжает быстро и довозит меня до места так же. Парень за рулем пытается хохмить и улыбаться, но кому он сейчас? Да и вообще? У меня занято все: и тело, и мозг, и душа. Причем давно и бесперспективно.
После моего краткого, почти тезисного выступления, тетя смотрит внимательно и уточняет:
— А не пожалеешь потом, что жестко так с родителями?
Очень хочется выразиться непечатно, но я сдерживаюсь. Я хороший пациент, назначения выполняю, таблетки пью по расписанию.
— Они никогда о жестком обращении со мной не жалели. И я не буду. Здесь вопрос стоит — мое воспитание и желание им угодить или жизнь моей дочери. Ты на самом деле думаешь, что я колеблюсь и буду сожалеть?
Антонина внимательно смотрит на меня поверх очков, медленно кивает и достает из папки документы:
— Если вопрос поставить так, то у меня нет сомнений в правильности твоих действий. Подпиши тут и вот здесь. Все, теперь я твой законный представитель и могу заниматься всеми квартирными делами, не дергая тебя.
— Вот спасибо, хорошо…
— На комод не положу, но на счет пришлю плюшечки точно. Отпишусь что как, давай беги к Лизе. Сейчас такси будет.
Выплываю из конторы с чувством, что иду правильной дорогой. Не для своих родителей, нет, для себя. Впервые такая мысль меня посещает. На четвертом десятке, да.
Устроившись в такси, мысленно перебираю те срочные дела, что тихо жужжат на подкорке, не позволяя расслабиться: Лизина операция, квартирный вопрос, развод, Руслан.
Да, как обычно, обдает внутри жаром от этих, таких неправильных мыслей, и я впервые себе позволяю все эти ощущения прожить.
До сих пор помню, это ребята на третьем курсе были, тогда их группа в летних учениях победила. И все соцсети пестрели поздравлениями, фотографиями и видео. Сколько их поклонниц бесконечно восхищались и писали, ну, всякое.
И я, дура старая, тоже не удержалась.
Лайкнула особенное для себя фото: там Рус только снаряжение скинул и из формы вылез. Лохматый, в мокрой футболке. Смотрит в камеру вполоборота, глаза сверкают из-под влажной пряди и губы кривит в усмешке.
Он так на меня смотрел в том далеком сумасшедшем мае. После поцелуя. Первого и единственного.
Как меня тогда накрыло? Ведь безумная просто была.
А как выжила после? Ну, ясно теперь как: спряталась, сбежала, лгала себе.
Думала, что пройдёт, успокоится, забудется.
Ни черта.
Не прошло.
А Рус, вот как узнал? Как понял?
Написал же в пустом, безликом профиле, после простого «Поздравляю!»: «Лада, это ты?».
Промолчала.
А он через день написал: «Люблю тебя все равно!», да у меня от этого чуть сердце не выпрыгнуло: застряв в горле, трепыхалось так, что пульс подскочил до ста шестидесяти.
Ну, за то, что в соц.сетях лазила муж, конечно, наказал. И смартфон разбил.
Гораздо позже свекровь свой старый телефон отдала. Кнопочный.
Как давно это все было. Но ведь было же?
Много что можно вспомнить из переживательного, из того, что сама отрицала, потому что боялась, стыдилась, считала, что все это несерьезно и пройдет.
Да, сейчас, на успокоительных и после переоценки жизненных установок в связи с Лизиной болезнью, можно честно признать — Руслан, самый удивительный, прекрасный и понимающий человек, из всех, что довелось встретить. И да, ужасно хочется с ним увидеться. Просто на разрыв души, нервов и всей кровеносной системы.
Хоть взглянуть со стороны.
То, что зря я не верила в силу «запросов во Вселенную», осознала, когда вошла в холл корпуса «Педиатрички».
Около гардероба, у ряда стульев для посетителей, стоял Руслан Миронов-Коломенский, своей невероятной персоной. Внимательно слушал врача и держал за руку мальчика-школьника.
И сердце мое глупое сначала зашлось в «бешеной цыганочке», а потом чуть не остановилось, когда моя «самая большая в жизни тайна» неловко переступил, тяжело оперся о стул и повернулся ко мне.
Другой стороной лица. Будто обожженной.
Взглядом резанул и скривился.
Да, конечно, выгляжу я не фонтан, да и краше в гроб кладут, если откровенно. Но все же не настолько же ужасно?
Или?
Глава 28
Руслан
Хорошо, что к своим годам я в этой жизни повидал всякого.
Хорошо, да.
Поэтому поймать брательника за шкирятник и прикрыть ему ладонью рот я успел.
А то у нас такой сюрприз с утра нарисовался, что охренеть.
Каково это, выползая к завтраку, обнаружить на кухне человека, которого видел два раза в раннем детстве? Слышал-то я от неё, конечно, много всякого, но очень сомнительного. Говна, не будем скромничать.
Ёпрст, баба Вера собственной персоной, да на нашей кухне.
Да с претензиями. Кто, бл*, удивлен?
Завтрак не задался несмотря на исключительную вежливость очень редких реплик от всех участников.
Батя свалил на работу так быстро, что никто, кроме мамы этого, похоже, и не понял.
Да и я тоже решил не дразнить старую ведьму и откочевать от греха. Никитоса, ясен день, с собой уволок. Он у нас нервный, может зажечь чего. Или просто рот раскрыть. Бабка-то скоро свалит, а мы останемся с очередной вселенской обидой на окружающих и ненавистью к миру. На хера нам эти танцы?
А потом мелкий показал мне мастер-класс. Мы подкрались послушать так легко, скрытно и я бы сказал, изящно, что мне осталось лишь беззвучно аплодировать. Бро нос задрал, конечно, но видно, что доволен.
Ну а потом мы рухнули во все это взрослое дерьмо.
— Рита, это же невозможно! Петрушина вертихвостка, нет, ты только послушай, она говорит, что она фитнес модель и блоггер! Какое позорище! Рита, она сделала два аборта. Ей, видите ли, некогда рожать! Ей нельзя портить фигуру, у неё контракт!
Дядю Петю я помнил плохо. Примерно так же, как и дядю Пашу.
Эти «двое из ларца» матери часто звонили по видеосвязи и со мной поддерживали вполне снисходительно-панибратские отношения. Бывало, учили жизни, да, но откровенных гадостей не говорили.
Я их все равно не любил, потому что мать из-за них страдала.
Бабка тем временем продолжала:
— А он ей все позволяет. Он даже мне сказал: «Мама не лезь к моей женщине!». Ты представляешь, Рита? Кому? Собственной матери!
Ну, такая уж видно мать из бабки вышла. Швах.
— А Павлик? Куда это годится? Его баба старше него и у неё дети! Старая, страшная, ещё и с детьми! Нет, не об этом я мечтала для своего сына! Ну, что ты молчишь Рита?
Мы с Ником таращились друг на друга одинаково круглыми глазами. Честно говоря, даже мы порядком охренели от претензий. А мать-то тут при чем? Она их воспитывала недолго, да и давно. Дядья — взрослые мужики, бл*.
Голос мамы прямо навевает… мысли о том, что зима близко:
— А что здесь скажешь? Это же Петенька и Павлуша? Это же им с рождения всё можно. Так, о чем сейчас может идти речь?
— Отбрось глупые детские обиды! Ты должна поговорить с братьями, — Вера Павловна в своем репертуаре, ёпрст.
— Поговорить-то я могу, но боюсь, результат тебе не понравится.
— Ты должна им сказать…
— Нет. Я им ничего не должна. И тебе тоже. Я могу сказать…
— Вот, скажи им, что так нельзя.
Покосился на Ника: глаза вытаращенные, а в них паника.
Тихо шепнул:
— Не дрейфь, бро. Мама справится.
М-да, посмотрел он на меня с недоверием. Ладно, вроде хоть не трясется больше, только в руку мне вцепился.
Но матушка стойко держала оборону, я прямо восхитился. В очередной раз.