Его семейство дивное, оно и про любовь, и про мечту, и про заботу с пониманием. Да.
Но нудное мозгоедство, настойчивые увещевания, жесткие требования и выбивание дерьма кулаками — это тоже они.
Так что он, с одной стороны, совершенно четко — в шоколаде, а вот с другой — как получится…
Поэтому прибыв в отчий дом после изматывающего марш-броска по зимней пересеченной местности в полной снаряге, царящей атмосфере какой-то мутно-тревожной удивился. Но потом вспомнил сообщение, что пришло от профессора Алиева в середине дня, и расслабился.
Все у них как всегда:
— Да, родители, тихонько зажечь маленький фонтанчик — это не про вас, да? Надо чтобы фейерверк на триста залпов, не меньше. Дед Реваз, кстати, в восторге! Гордится, что у вас до сих пор чуть что — трындец по всем фронтам и кровь по стенам…
Тут бы маме посмеяться, погладить папу Влада по щеке или затылку, а тому жмуриться довольно и за спиной показывать на пальцах, куда таким юмористам — недоучкам следует пойти поискать… свой талант, например.
А они сидят мрачные, переглядываются тревожно. Вернее, мать, прямо скажем — в печали, а батя почти в панике.
Что, бл*? Опять эта его прошм… хм, аспирантка маму расстроила, коза непуганая?
— Это ты точно отметил, про кровь, — отмирает отец.
— Блин, чего стряслось?
Покосившись на маму, папа Влад выдает неожиданное:
— Миронов сегодня разбился.
— Да ладно? Все же догнал его столб? — язык мой до сих пор впереди мозга, зараза.
Мама мрачно зыркает и сухо сообщает:
— Рус, это не смешно…
— Да, мам. Ни хрена не смешно, но горевать о человеке, которому я никогда не был нужен — ну, такое. Не для меня, короче. Батя зачетный у меня твоими стараниями есть, так что мне вообще похрен.
— Как-то это не по-человечески, что ли? — печалится самая важная женщина в моей жизни.
— Мам, по-человечески было жрать тебе мозг столько лет? Мучить и обижать?
Хмурится, святая женщина. Как же: воспитание, приличия! Кому они здесь сейчас?
— Ну, было же и хорошее? — вопросительные интонации маминого голоса очень раздражают. Будто кота облезлого просит пожалеть, фу.
Может, от этого резко уточняю:
— Что? Пирожные, изысканный кофе, литры «Мартини», неурочные визиты? — а чего, разве за последние годы от Александра Михайловича, кроме головной боли и ссор родителей было еще что-то?
Но мама витает где-то в своих мыслях, потому что тянет задумчиво и нежно:
— Тебя вот мне подарил.
— А, так это единственное хорошее, что про него можно вспомнить, как ты и говорила про покойных. Остальное — один геморр.
— Что я там такое про кофе с пирожными услышал? — внезапно влезает папа Влад.
Ёпрст.
— А ты не знал? Да, ну, м-да… э, короче, значит, вот… — сука, снова я подставил мать. Да сколько еще я буду сначала ляпать, потом думать?
— Руслан, мама твоя Королева! — о, батя гневается.
Вот, бл*, язык мой, как всегда.
— Мама — Королева, это да. Но ты не психуй сразу, лады? Он мать подкарауливал, откуда только знал, что она выходит с работы, — кстати, так мы с Марком и не въехали в эту тему, хотя братишка и бесился знатно.
Отец что-то обдумывает, а потом все равно возвращается к разговору:
— Ну, теперь понятно — откуда… но ты продолжай, продолжай, — и косится на маму очень недобро.
Но мама моя, она же не просто какая-то там серая мышка — скромная домохозяйка? Нет. Мать рулит всегда и всем. Вот и сейчас тоже:
— Ну, глупости же обсуждаем. Давайте сначала решим — чего делать срочно, а потом уже поговорим про пирожные, что мне носил бывший, и которыми питалась вся кафедра?
— Хорошо, сначала окончательное упокоение, а потом все остальное. Но дорогая, от подробного разбора полётов ты не отвертишься, — явно чего-то задумавший батя сверкает в мамину сторону глазами.
Маргарита Анатольевна отвечает симметрично:
— Боюсь-боюсь…
Тут я непроизвольно краснею и есть отчего, так-то. Как-то я на них случайно наткнулся в ванной.
Да, хм.
Вот это страсть! Какие чувства!
Нет, ушел сразу, понятное дело, но краснею до сих пор.
— Итак, предлагаю кремацию, и развеять его над Ладогой потом, — деловито определяет папа Влад.
Мама соглашается:
— Отличный план. Так и поступим, тем более Саша в свое время об этом же говорил. Правда, развеять его мы должны были над Финским заливом.
— Ничего, попутешествует немного дольше, — хмыкает отец.
Родители машут мне, мол, свободен, и переходят уже к процессу претворения плана в жизнь:
— Звони в его шарашку, а лучше — сразу адвокату.
Удаляюсь в свою комнату.
Мне же, вроде как, помыться и прийти в себя после тяжелого выезда надо.
И подумать.
Глава 9
Маргарита
Ведьмы с высшим образованием и чувством юмора слетелись на внеплановый мрачный шабаш к нам домой чуть ли не телепортом. Выслушали вводную, поахали, выматерились и постановили расположиться на кухне.
И вот уже полчаса гоняли чаи (все) и кое-что еще (те, кому можно).
В попытках определиться с тем, что же я чувствую и убедиться в собственной адекватности, я решила уточнить:
— Правда же: «Нет человека — нет проблемы». Но это же грех, наверное? Так радоваться?
Нинок на Александра за последние пару лет не один зуб наточила, а целый трезубец, кажется, поэтому ее позиция резка и понятна:
— Это нормально после всех его экзерсисов. Не заводись и не вздумай себя стыдить.
— Пусть радуется, что сам успел, а не мы до него добрались! — присоединяется Лей.
— Добрые… мы, — удивленно выдыхаю, стирая со щек непрошенные слезы.
Лейла доливает в мой бокал «Мартини» и сначала удивляется:
— Мы?
Потом подумав и поболтав в чашке крепчайший кофе, сама себе отвечает:
— Да! Но не всегда.
— И не всем, — задумчиво тянет Нина, прихлебывая свое сухое красное.
Лелка согласно угукнула и подняла в знак поддержки кофейную чашечку. С бейлисом.
Опять мы не уследили.
Пока я пытаюсь начать терзаться, Нинок просто встает, спокойно чашку у Лей забирает, а взамен выдает ей стакан. Граненый. С гранатовым соком.
Возражений не следует.
Мне приходит уведомление, что Рус вышел из Университета и скоро будет дома.
Вздыхаю.
Мне трудно.
И мужчинам моим со мной не проще.
А тут еще и девочки примчались.
Вечер будет полон взаимной неловкости потому как воспитание и приличия налагают ограничения на выражение собственных впечатлений от сложившейся ситуации, переживаний о грядущем прощании и в целом — тоски, свойственной высокоразвитым личностям, когда они сталкиваются с тем, что много лет назад описал в своей «Элегии» на сельском кладбище Томас Грей:
'На всех ярится смерть — царя, любимца, славы,
Всех ищет грозная… и некогда найдет…'.
Оставшееся до прибытия ослика время мы молча пьем — у кого что. Изредка переглядываемся, хмыкаем и закатываем глаза. Иногда утираем слезы.
Нам всем есть о чем беззвучно плакать. Здорово, что мы вот так себе это позволили.
Думаю о том, что когда-то именно появление в моей жизни Саши привело к тому, что мы с девочками перестали встречаться и даже переписывались редко.
Что ж, одну ошибку он сумел исправить, пусть и ненамеренно. Из-за его загула я позволила себе подруг снова. Мы нашли силы объединиться. Мы реанимировали и возродили наши дружеские отношения. Нам удалось. За прошедшие шесть лет с момента моего развода мы снова сплотились в одну большую шумную семью. Не без особенностей и обременения, но и это здорово.
Увидев в кухонное окно на главной аллее к дому ярко-желтую сумку Руса, пошла умываться. А выходя из ванной, внезапно, мысленно благодарю ныне покойного супруга. За сына, за годы тишины, спокойствия и стабильности. За то, что был мне отцом и другом. За то, что сам решил неожиданно, кардинально и окончательно как все свои, так и некоторые наши проблемы.