Ветер в струнах
- А Паганини сыграть можешь?
Могу. Отчего не мочь. Я всё могу. И Паганини. И Моцарта. Музыку ветра, который запутался в струнах виолончели...
Играю. Случайный прохожий кривит губы. Стоит, надвинул цилиндр, только нос торчит. Трость свою, из чёрного дерева, вертит в руке, да ногой по мостовой постукивает в такт.
Зеваки подходят ещё, останавливаются, слушают. Дама с собачкой, талия рюмкой затянута в корсет, утирает глаза кружевным платком. Дети с гувернанткой, в одинаковых костюмчиках и круглых шапочках, одинаково раскрывают рты.
Прохожий с тростью бросает монетку в раскрытый футляр. Круглая жёлтая монетка, с большими цифрами. Я такой раньше не видел. Ничего, сойдёт. Верно говорят: берёшь чужие, отдаёшь - свои...
Я всё жду, когда появится Она.
Она приходит по вечерам, когда солнце садится в спутанные кроны деревьев. Иногда это бывает раньше, иногда позже. А чаще всего её нет. И я стою на тротуаре под фонарём, пока из заведения напротив не выйдет последний клиент. Это предлог, жалкий предлог для полицейского. Он знает с моих слов - и это правда - что мне нужны деньги. Очень, очень нужны. И что я готов играть что угодно для любого за одну, самую мелкую, монету.
Вечер опускается незаметно. Вот чёрная тень от ратуши, от её башни с большими круглыми часами, перечеркнула мостовую, уткнулась острым пальцем в окна борделя. Нет, нет, на самом деле это заведение мадам Петунии, известной модистки. У неё под крылышком работает несколько достойных юных девиц. Очень искусных в деле пошива нижнего белья. От клиентов отбоя нет...
Полицейский останавливается возле меня, раскуривает сигару - подарок мадам Петунии. У мадам отличные сигары.
- Ветерок сегодня, - говорит. - Скоро домой?
Киваю. Знаю, что ветрено. Это он так, для разговора. Вынимаю из кармана отложенную для него долю. Он, как всегда, берёт не глядя, но всегда надкусывает монетку. Дружба - дружбой, а фальшивые шиллинги - врозь.
- Ветерок, - отвечаю. - Скоро домой.
Полицейский уходит, попыхивая сигарой. Последние окна из огненно-красных становятся чёрными - солнце зашло.
Велосипедист в вязаном трико и спортивном кепи катит мимо, шуршат новенькие шины. На ходу бросает мне монету в футляр. Ловко, я так не умею. Всё, что я могу - играть на виолончели. Здесь я виртуоз. Директор театра всегда говорил: «Господин Бонифаций, вы настоящий мастер. Ваши пальцы нужно хранить в банковской ячейке!» Он больше не говорит так. Последние слова, которые директор мне бросил, вместе с выходным пособием, были не для дамских ушей.
Только идиот станет ссориться с владельцем заведения, в котором работает. Видно, господин Бонифаций не слишком умён.
В первый раз я увидел Её год назад. Большие глаза, как у испуганной птицы, худенькие плечи, и скрипичный футляр, прижатый к груди. Потом мне довелось увидеть и саму грудь - белую и нежную, в прорехе разорванной блузки. А ещё жирную руку господина Амбросия - владельца театра, шарящую там, между белых полукружий, мнущую розовый кружок соска...
Жалобный крик, треск рвущейся блузки, звук оплеухи, разбитая губа, пятна крови на щеке - и запутавшийся в декорациях виолончелист, увидевший лишнее.
Потом сплетни, тихий скандал за кулисами и в кулуарах: пропала дорогая скрипка. Кто взял, неизвестно, но люди видели... ох уж эти молодые вертихвостки!
Скрипку вскоре нашли, а в составе оркестра Она так и не появилась.
Никто не поднял шума. Только идиот Бонифаций, который решил, что он незаменим. Скоро, очень скоро он убедился, что это не так.
И вот я стою на улице между ратушей и борделем, в животе у меня с утра пусто, в открытом футляре - немного денег. Никто не возьмёт на работу музыканта, получившего «волчий билет». Я жду, когда придёт Она.
С реки наползает туман. Поднимаю глаза к небу, смотрю, как лохматая туча поедает золотую луну.
Как всегда, я не заметил, откуда Она появилась. Тонкая фигурка, в облачке кружевной шали. Зонтик в руке, лица не видно в вечернем сумраке, только бледный овал, да характерная походка, быстрая и немного неровная.
Она проходит мимо, ветер развевает тонкую шаль. Всходит на крыльцо, и исчезает за дверью. Брякает колокольчик - большой медный колокольчик над крыльцом борделя. Да, моя муза работает там. Я не мальчик, чтобы считать её белошвейкой.
Представляю, как она сидит там, в холле, со скрипкой у щеки, и наигрывает весёлые мелодии для клиентов. Эта картина смешит меня, и Паганини под моим смычком становится поистине дьявольской вещью. Я играю, а по щекам текут слёзы - холодный ветер, господа.