Грохот колёс по мостовой, закрытая коляска подлетает, лошади фыркают, мотают головами. Снова звенит колокольчик, резко, отчаянно. Со ступенек сбегает Она, на руках - спелёнатый, как кукла, свёрток. Что-то завёрнуто в кружевную шаль, прижато к груди.
Распахивается дверца, чёрный рукав, белые манжеты - кто-то хватает свёрток из рук. Она пытается взобраться внутрь. Сверкает белая манжета. Толчок в лицо, хрупкое тело падает на мостовую, коляска срывается с места.
Грохочут колёса, стучат копыта, Она смеётся. Смотрит вслед, качается от смеха, комкает в руках шаль. Глупый Бонифаций стоит, как статуя, и не понимает ничего. Её смех режет мне слух, он немузыкален. Веду смычком по струне, ветер подхватывает ноты, вплетает в звук Её голоса, приглаживает, как вздыбленную кошачью спину.
Она затихает, тихо всхлипывает, поворачивается, чтобы уйти. Замирает стук колёс. Кто-то бежит, возвращается, сверкает манишкой. В темноте взлетают белые манжеты, в мелодию врывается звук пощёчин.
«Это не она... Подделка... Где скрипка... отдай, верни деньги... убью, убью...»
Она тонко вскрикивает, отталкивает его. Быстрый топот ног, что-то круглое, блестящее, падает и звенит по мостовой.
В свете луны вижу подкатившийся к моим ногам кругляш золотых часов с оборванной цепочкой. Слышу хриплое дыхание, тяжёлый стук башмаков, глухой удар. Она падает у стены, как сломанная кукла. Белая манишка склоняется над ней, белые манжеты, почему-то в тёмных пятнах, шарят внизу, у земли. Хрустит торопливо развёрнутый бумажный листок.
- Тварь! Кто он? - Удар звучит глухо, носок тяжёлого башмака подбрасывает скорченное тело. - Где он?!
Тяжёлое дыхание, чёрное пятно на камнях расползается кляксой, неподвижно белеет тонкое лицо.
- Ты видел?
Вот она, смерть. Во фраке, с белой манишкой и манжетах с бриллиантовыми запонками. Тяжёлая трость в руке покачивается, как палочка дирижёра.
- Я музыкант.
Хриплый, визгливый смех, моя смерть сгибается пополам, хохочет, упирается руками в колени.
- Музыкант? Тогда сыграй реквием! Проводи её душу в ад! Её грешную душу...
Он снова хрипло смеётся, будто кашляет, а я провожу смычком по струнам. Тонкий дрожащий звук рождается в глубине моей виолончели, повисает в воздухе. В нём свист ветра, дробный смех, звон монет о мостовую...
Кто сказал, что звук - это ничто?
Играю. Знаю, что я - следующий. Качается тяжёлая трость, блестит в свете луны запачканный кровью набалдашник. Кто сказал, что смерть нельзя сыграть?
Ветер подхватывает обрывки кружевной шали, сухие листки с деревьев, смятую этикетку от шампанского «Вдова Клико», закручивает в маленький смерч. Туча вновь выплёвывает луну, её круглое золотое лицо смотрит на нас из-за шпиля ратуши с тёмного неба.
Ещё несколько маленьких сердитых вихрей вздымаются возле моих ног на мостовой, порывы ветра шевелят края чёрного фрака, дёргают бутоньерку на груди. Со звоном перекатывается, собираясь взлететь, пустая бутылка из-под шампанского.
Смычок визжит, поёт, плачет, скользит и прыгает по струнам, как живой. Да он и есть живой, он часть меня, продолжение моей руки. Кто такой Бонифаций? Нет его. Есть только смычок, моя душа и музыка ветра, нечто целое, что нельзя описать словами.
Тихо всплывают в воздух обрывки кружевной шали, трепещут, как крылья, облепив тёмное стекло «Вдовы Клико», кружатся вслед звукам крещендо. Тёмный силуэт с крутыми бёдрами и тонкой талией шевелится, глухо вздыхает, рассыпает по мостовой горсть звенящих монет. Человек напротив меня делает шаг назад, хватается за грудь, где дрожит, пытаясь улететь, бутоньерка.
Глаза его выкатываются, рот открыт, человек пытается кричать, взмахивает своей тростью. Блеснув в полёте открытым циферблатом, золотые часы описывают круг над землёй. Посвистывая пустым горлом, вытянутое тело бутылки набирает скорость и врезается в лицо моей смерти. Глухой стук, хруст кости, хрип умирающего человека вплетаются в мою музыку, придают ей силу и остроту.
Мелодия достигает вершины и затихает, оплывает к мостовой в плавном диминуэндо.* Опускается на землю белая манишка, всплеснув, падают запятнанные манжеты. Стучит о камни затылок человека, разбивается стекло, брякают, скатившись на мостовую, золотые часы. На мёртвом лице расплывается отпечаток от удара бутылочного горлышка - багровый поцелуй, вдавленный в белый лоб. Крышка золотых часов откинута, в лунном свете видна изящная гравировка: «С любовью от Адель».
Застывает смычок, выжимает последний звук из усталой струны и отпускает мою руку. Ветер, просто ветер посвистывает над мостовой, шевелит тонкую шаль, гонит прочь сухие листья.
Подбираю с земли свой футляр, собираю разбросанные монеты. Ветрено сегодня. Ночной патруль не любит ходить по ночам. Когда рассветёт, полиция найдёт два тела, брошенную коляску с фальшивой скрипкой и помятые золотые часы. А мне пора. Ночлежка ещё открыта.