Некем нынче бабе Глаше верховодить. Не зовут в президиумы старуху.
Обиделась. И желчью пропиталась до самой маковки. То с Карповичем межи делит, то с Сычами воюет: мол, те молоко сырой водой разбавляют, причем специально только то, что Глафира у них берет…
Беда. Как бы в дурку орденоносицу не увезли — с наполеонами и академиками сахаровыми койко-место делить.
Матрена Пантелеевна вздохнула и покосилась на пригорюнившегося односельчанина:
— А от меня-то чего надо, Карпыч? Писульку Кузнецову подписать от всей деревни? Фельдмаршал заерзал — глазами и телом, скривил губы виновато…
— Да я вот что думаю, Матрена… От нашего Андрюши-кузнеца ни толку ни проку… — Поскреб пятерней влажную лысину над ушами и продолжил без всякой логики: — Ты как — с родственницей своей московской отношения возобновила?
Матрена Пантелеевна прищурилась, поджала губы.
— А тебе что до этого?
— Да вот, — смутился почтовик, — газетку тебе я показывал… со статьей про Надежду Прохоровну… «Сыскное агентство «Нафталин»», помнишь?
— Ну, — еще больше нахмурилась тетушка-селянка.
— Надо Надю на подмогу звать, — глядя в глубь картофельной делянки, важно произнес Суворов. — Взглянет острым свежим глазом, может, вора и найдет. Опыт — есть.
— Да брехня это! — отмахнулась Матрена. — Какая из Надьки сыщица.
— Не скажи, не скажи… Там ее «московской миссис Марпл» называют.
Последние тридцать четыре года трудового стажа «фельдмаршала» Суворова были отданы заведованию почтовым отделением соседнего поселка Красное Знамя. (В дискуссионно-буйные перестроечные времена поселок отвоевал себе дореволюционное девичье имя, но для окрестных аборигенов так и остался Знаменем.) И посему печатному слову Сергей Карпыч верил истово. Пожалуй, даже слепо.
Матрена Пантелеевна фыркнула и потянулась за тяпкой.
— Ты лучше Федьку Мухина как следует потряси, — пробурчала в сторону. — Небось все кролячьи лапки в его бурьяне прикопаны…
— Вот! — значительно задрал вверх палец пенсионный почтовик. — Вот оно мнение дилетанта!
Соседка оставила тяпку, развернулась к кролиководу.
— О чем это ты? — нахмурилась слегка обиженно.
— А о том, — довольно доложил Суворов, — что Федьку я первым делом проверил. Все кражи совершились в момент его отсутствия. Мухин в это время на работе был, продмаг в поселке караулил. У меня тут, — согнутым крючком указательного пальца Фельдмаршал постукал себя по блестящей лысине, — все даты преступлений записаны, — и прищурился довольно. — Никак не мог Мухин моих кролей спереть — загадка.
— Может эти… городские балуют? — заинтригованная сообщением о невиновности главного деревенского бедокура, предположила Матрена.
— Скажешь тоже, — самодовольно ухмыльнулся Карпыч. — У бабки-дачницы клюка следы на земле оставляет. Я проверил. Злоумышленник клюкой не пользовался, по тропочке аккуратненько прошел, никаких отпечатков не оставил.
— Может, этот — Черный?
Чтобы перечислить всех пришлых деревни Парамоново, Матрене Пантелеевне много времени не потребовалось. Забытая богом и районной администрацией деревенька в качестве летнего дачного проживания горожан интересовала мало: из десятка с лишним заколоченных строений только два дома были проданы под дачи. В одном проживала летом старуха Стечкина с внуками: Оленькой пяти лет и невероятно скучающим городским оболтусом Павликом одиннадцати лет, в другом — странноватый господин Павлов, в любую жару одетый в длиннополый черный сюртук, застегнутый чуть ли не на все пуговицы.
К Павлову иногда приезжали подозрительные молодые люди откровенно уголовной (по мнению деревни) наружности; к Стечкиным по выходным, в заполненных провизией автомобилях, прибывали мама и папа внуков.
Кролики и куры пропадали исключительно в будние дни.
— А оловянную миску у моего Полкана точно Мухин спер, — зачем-то проговорила Матрена.
— Ну, это может быть, — важно согласился Суворов. — По цветмету он у нас главный специалист. Но вот живность… живностью он не пробавляется… В продмаге жирует, просроченные йогурты ночами чавкает.
Матрена задумчиво пожевала губами — действительно, загадка. В деревне народу живет — по пальцам перечтешь, а подозревать некого.
— Так ты напишешь Наденьке? Пригласишь ее в гости? — просительно заглядывая в выцветшие Матренины глазки, заканючил сосед. — Свежий взгляд, следственные навыки… Человек тоже свой, что немаловажно.
— Иди ты в баню, Карпыч, — проговорила Пантелеевна и встала с лавочки. Не глядя больше на почтовика, покрутила поясницей, взяла тяпку и отправилась в огород.