Розанна тщательно подобрала скромную одежду, убрала пучок в сеточку и надела простую шляпку. Она уже приняла решение отказаться от тщеславия. Учитывая, какую тихую жизнь она теперь вела, это было нетрудно. Но в этот раз, собираясь выйти в люди, не была в себе уверена. У нее были платья красивее, шляпки посимпатичнее, она знала, как лучше уложить волосы, но всему этому пришел конец. Не такая уж высокая цена. В этой большой толпе никто на нее не смотрел. Такого никогда раньше не случалось, но это было правильно.
Она была благодарна Уолтеру за то, что тот держал Джоуи и усадил Фрэнки рядом с собой, дав ей возможность полностью сосредоточиться на преподобном Сандее. Очень яркий человек. Он как будто повидал все на свете и то, о чем он говорил, познал на собственном опыте, а не из книг, как отец Бергер. Это успокаивало. Судя по всему, он говорил, что можно выбрать легкий или трудный путь, но, в конце концов, зачем намеренно выбирать лишние трудности? Что говорилось в той библейской истории, «Притче о работниках в винограднике»? Розанна всегда считала несправедливым, что работники, пришедшие позже, получили столько же, сколько те, кто пришел рано, но она не думала о трудностях, из-за которых эти люди могли опоздать. День на винограднике явно был не из легких, но день за его пределами, наверное, был кошмаром. Она не то чтобы слушала преподобного Сандея, а скорее просто сидела молча, позволяя его словам и действиям разжечь огонь ее собственных мыслей.
Это был настоящий спектакль – большой хор, пение, разговоры. Но это и понятно. В конце концов, месса – тоже своего рода спектакль, не так ли? Она никогда об этом не задумывалась. Разве что месса – это спектакль на латыни. Спектакль на английском воспринимался лучше. Розанна осмотрелась. Началась та часть представления, о которой ей рассказывала мать Уолтера, когда преподобный Сандей напрямую обращался к зрителям, и люди вставали и подходили к нему, чтобы обрести спасение, а толпа все сильнее возбуждалась от восторга. «Только не увлекайся этим, милая, – предупредила мать Уолтера. – Это не очень хорошо. Ты вполне можешь обрести спасение, не выставляя себя напоказ». Розанна с ней согласилась. Теперь она смотрела, как люди выходят вперед, и жалела их: среди них была пара на костылях и вроде бы слепой мальчик, которого поддерживал друг. Не все были такими – в очереди было полно обычных людей, – но если Розанна во что и отказывалась верить, так это в чудесное исцеление. Впрочем, преподобный Сандей ничего и не говорил об исцелении. Он все больше говорил про алкоголь. Она сидела тихо.
После возвращения из Европы Уолтер ни разу не ночевал в гостинице, да и там жил в отеле лишь один раз. Гостиница в Мейсон-Сити отличалась от той в Амьене, где он останавливался во время увольнительной во Франции. (Он тогда не знал, чем себя занять, кроме как гулять по городу и разглядывать все, что стояло там уже сотни лет.) Отличалась она и от того странного, не похожего ни на одно когда-либо виденное Уолтером здание, где размещался артиллерийский парк. Гостиница в Мейсон-Сити была самой обычной: ванная в конце коридора, окно, выходящее на улицу, две кровати. Одну заняли Розанна с Джоуи, вторую – Уолтер. Фрэнки они позволили закутаться в одеяло и спать на полу, правда, не рядом с дверью. Фрэнки рос настоящим дикарем, иначе не скажешь. По сравнению с ним Уолтер и его братья в детстве были сущими ангелочками.
Уолтеру не спалось, скорее всего, мешали доносившиеся с улицы звуки. Всю ночь по ней гоняли машины, как будто днем людям нечем было заняться, а может, так и было. Что им еще делать, кроме как покупать и продавать все, что Уолтер получал с фермы: кукурузу и овес, или, скажем, свинину, курятину, говядину, яйца или сливки и масло? Идя по улицам такого города, как Мейсон-Сити, невозможно не удивляться тамошней жизни. Уолтер превратился в такого же брюзгу, как и его отец, которого он за это презирал: ферма – источник всего добра, и то, что ты не можешь вырастить или произвести там, тебе не нужно. У городских было слишком много свободного времени, вот они и строили себе всякие лавки, кинотеатры и даже парки, лишь бы чем-то себя занять. Но на самом деле они ничего не делали. Только все потребляли. В голове Уолтера звучал голос отца, похожий на его собственный, и сопровождался непривычным острым ощущением несправедливости. Возможно, он бы себя так не чувствовал, если бы за фермерские продукты платили хоть немного больше. Например, почему Дэн Крест теперь давал за яйцо три цента, но за два вареных яйца на завтрак в этой гостинице Уолтер вынужден был платить семьдесят пять центов? Мало кто из фермеров куда-либо ездил, но те, кто выезжал, гордились тем, что брали с собой целые корзины с собственными продуктами, и утверждали, что это лучше, чем готовая еда на месте. И это правда. Но Уолтеру было обидно, что фермер, куда бы он ни поехал, не мог себе позволить хорошо поесть. Он проснулся до рассвета, не сразу поняв, где находится и чем нужно заняться с утра. Оказалось, что делать ничего не нужно. Наконец-то (он слышал через окно) на улицы опустилась тишина, но сон, разумеется, не шел. Время можно было провести двумя способами: с беспокойством думать о том, как Рагнар справляется с работой вне дома, или же о том, как Ирма работает в доме одна. Когда занялся рассвет, Уолтер, судя по всему, уже волновался и по тому и по другому поводу.