Мы увидели метеоролога. Он сидел в летней рубашке, засунув руки в рукава. Он стучал зубами. Перед ним, в ногах, лежал футляр, завернутый в его кожаную тужурку и кусок брезента — все, что оставалось свободным на машине. Он сохранял свои приборы, свои научные драгоценности.
Водитель стащил с себя ватные штаны и кинул Ковалеву. Потом он заставил его надеть тужурку. Мы встали. Ибрагим скинул с себя ватник и, отняв у метеоролога футляр, стал пристраивать его на ложе из одеяла и ватников, в бочке из-под бензина.
— Профессор, — сказал утром Ибрагим, — профессор, расскажите мне о погоде. Очень меня давно интересует метеорология.
— Я не профессор, — сказал тогда метеоролог, — вы ошибаетесь. Я сотрудник Метбюро. Кроме того, я создал одну бригаду. Это, видите ли, любопытная проблема — человек и гидрометеорологический режим. Что это значит? Это значит — человек и машина. Человек и пустыня. Человек и город. Посмотрите на город — какая трагедия метеорологических условий, какая архаика, какое великое будущее…
Он рассказал нам о проблеме изменения температуры и климата. Мы увидели города, где можно улучшить климат, если делать правильные крыши и окна. Мы увидели автомобиль, который может ходить в Средней Азии и не раскаляться, с радиатором, который не кипит, с водителем, который в кабине не изнывает от духоты, жажды. Мы увидели пустыню, которую человек может переделать и в которой можно легче дышать.
Так у нас появилось на машине дитя. Это психрометр Асмана. Мы пеленаем его в ватник, и держим на руках, и кладем на лучшее место — в бензиновой бочке.
Когда машина подбегает к бугорку, водитель придерживает тормоз.
Утром Ибрагим строго напоминает метеорологу:
— Вы измерили влажность воздуха? Нате.
И подает ему футляр.
Когда Михаил Степанович раскручивает пружину прибора или смотрит на шкалу, мы стараемся говорить шепотом. Метеоролог достает прибор и, вставляя снизу в него кюветку с водой, обычно говорит нам весело:
— Это называется — поставить Асману клизмочку.
Машина ждет, пока он измеряет температуру в поле и на дороге. Ибрагим рассказывает подъезжающим сзади водителям, делая страшные глаза:
— Давай, давай мимо! У нас научно-техническая машина. Вы думаете, мы можем идти так просто, как все? Нет! Там у нас товарищ Асман едет, ай человек! Что ж, такое у нас дело — научная работа… — вздыхает Ибрагим.
ОЧКИ
Разбирая одно брошенное в пустыне становище басмачей, мы увидели лежащими в стороне три предмета: старую скомканную чалму, очевидно принадлежавшую лицу какого-нибудь святого звания, сломанные очки и тетрадку. Общая тетрадь, разграфленная по-бухгалтерски, очевидно, принадлежала некогда кооперативу. Первые листки ее содержали несколько записей полурусским, полулатинским шрифтом: «Мясной баран — 689. Семенной баран — 197. Сдал — Ораз Довлет, получил — Надыр…» Может быть, это были и басмаческие записи. Дальше шло несколько страничек, исписанных мелким арабским бисером; между листами были вложены такие же записи. Командир отряда перелистал тетрадку и кинул ее мне.
— Ну-ка, она почти чистая, годится для ваших заметок.
Она дослужила свою службу; я ее честно и плотно заполнил. Привезя ее уже домой, я дал перевести записи товарищу, знающему «арабчи». Записи оказались перепиской нескольких бандатаманов, стоявших в разных концах песков, по поводу одного любопытного дела; так само собой получился небольшой рассказ в нескольких письмах.
Записи были ответами на послания бандатамана. А его письма, очевидно, в черновике были занесены в журнал грамотным секретарем, каким-нибудь бывшим байским приказчиком или мусульманским судейским крючком. Я его представляю сидящим на песке перед бочкой, высунувшим язык на сторону и старательно выводящим каракули…
Примечателен выспренний стиль писем бандглаварей, считающих каждый себя большим военачальником и почитателем святости. Вот эта переписка.
«Он — преславный!
Знаменитому начальнику войска, обладателю проницательности Ануш-Мухамед-Пехлеван-беку. Дорогой брат! При этом послании с джигитом нашим и при совокуплении устных пожеланий добра и великих дел посылается от меня просьба: наш святой и всем нам дорогой ишан, находящийся, как всем то известно, при нашем войске, благородный Али-Мрат, волей судьбы оказался в тяжелом положении, — при сражении 12 июня, убегая на своем благородном верблюде, он свалился головой вниз и, разбив очки, таким образом оказался как рыба на песке или джейран с вырванными ногами. Известная его ветхость и древний возраст делали и без того зрение его плохим, а теперь он не видит и своего носа. Мы его держим теперь при караване с женщинами и детьми, где его водят за руки под кусты делать всякие вещи, необходимые человеку. Это умаляет святость, делает достоинство бледнее и путешествие его молитв медленнее. Очки, лишенные стекол, на носу святого человека — все равно что луна без света. Так как мы находимся в глубине песков, а общее это дело для нас важно, твое достопочтенное повеление будет послать одного из множества твоих джигитов в Мерв, от которого до вас два перехода, и показать сломанные очки, и заказать в амбулатории или в каком-нибудь учреждении новые стекла.