Дункан подошел к Гранту, сев напротив него, как он это много раз делал в Конторке, и сказал: «Это не было заверениями в непричастности, Сэм. Это было объявление войны».
«Боже мой, что ты наделал».
Слова эти были такими же тяжелыми, как и трупы, валявшиеся на полях сражений, где командовал Грант. И где он ходил среди мертвых, чувствуя, как кровь просачивается ему в сапоги, отдавая приказы сражаться живым и заверения раненым. И это были не просто воспоминания. Они были настоящим, происходящим непосредственно в сию минуту, потому что эхо выстрелов с поверхности океана было абсолютно реальным. Как и боль; у него вдруг открылись все боевые раны, словно они и не заживали никогда вовсе.
«Ты слишком много носишь в себе, Сэм».
Грант спросил: «Как ты думаешь, что бы я сделал, если бы не был прикован, вот так, как сейчас?»
Дункан ответил: «Столкновение все меняет, не правда ли? В пылу битвы ты превращаешься в какое-то совсем иное существо. Я видел это своими глазами, видел, как ты убивал».
«Это война, а не убийство».
«Немо оспорил бы это различие».
Грант зарычал: «Это он тебя на это подбил?»
«Я сам себе хозяин. А вот ты, сидящий здесь, полностью в моей власти, ты теперь лишь слабая тень того, кем ты вообще-то должен быть. Сломленный, побитый солдат».
«Ты так думаешь?»
Молчание. Эта полная тишина, которая наступает после того, как отнята жизнь, стала ответом на вопрос Гранта. Он посмотрел на кровь, оставленную охранниками, на разбитое стекло окна, куда выпал Мастон. И тут он понял.
«Зигель, это был ты».
Дункан ответил: «Нет».
Грант сказал: «Потому что тебя там не было. А Норфолк? Я видел, как ты жался там в углу от страха на улице, видел всех этих погибших людей и корабли. И это был ты, ты, сукин сын».
Дункан ответил: «Эти твои эмоции, Сэм, всегда приводят тебя к краху».
Он схватил кресло Гранта за спинку и подтащил его к разбитому пулями стеклу широких, раскрытых в небо окон дирижабля.
«Знаю, ты подвержен вере, как обычно все военные, все солдаты. Мы летим, уже очень близко к небесам», сказал Дункан. «Но все это лишь слащавый миф, твой, а не мой. Взгляните вверх, господин Президент».
Подбородок Гранта был опущен, пока его не заставил подняться ствол его собственного пистолета.
«Подними глаза и увидишь, на что способен настоящий создатель».
Грант поднял глаза, и они расширились от ужаса, когда он это увидел. Из губ его вырвалось: «О Боже, Силы Небесные…»
* * *
Склон подводных дюн был снесен ураганом, который одновременно очистил и воду. И теперь это была огромная стеклянная чаша, кристально чистая, голубого и зеленого цвета, абсолютно спокойная. Наутилус двигался сквозь ее центр. Красный луч пронзал океан с мостика, огнем дракона.
Фулмер прильнул к треноге, держа на прицеле морского паука. Он немного наклонил винтовку, налив на усталую свою руку густой, как смола, виски из бутылки без всяких этикеток, и стал втирать его, как опиум.
Он напрягся и снова схватил винтовку, когда на мостик вошла Сара, сказав: «В следующий раз позови меня».
Фулмер выпалил: «А ты бы согласилась? Я бы не стал. Что там с твоими подсчетами?»
«Это когда мы прибудем на место».
«И это будет уже очень скоро», ответил Фулмер. «Взгляни на то, что выдал Кракен. Это как раз твоих карт касается».
Сара развернула тонкий бумажный язычок. «Я уже этим занималась, но Немо это отверг. И вот мы теперь Голиаф, преследующий Давида».
«Я бы посмотрел на этот ваш разговор». Фулмер повернулся к ней. «Взгляни на последние координаты. Я довольно долго ходил в море, чтобы понимать, что мы сейчас уже почти над самым этим местом».
«Это та самая Разбойничья впадина?»
«Это то место, куда мы и должны были в конечном итоге прибыть», ответил Фулмер, оторвавшись от винтовки и показав на паука, который теперь нырнул вниз и стал погружаться на дно океана. «Эта тварь привела нас сюда; и коробка Кракена тоже. Так что это у тебя нужно спрашивать».
* * *
Гашиш был с янтарным оттенком, хорошего качества, и дядя с пучком на макушке уложил его в свою бамбуковую трубку с изысканной бережливостью для человека с восемью пальцами. Во время всего этого процесса он, не переставая, продолжал говорить, даже когда закуривал.