Когда оказалось, что погибли все, и Аугусто остался один, окруженный мрачным небытием, он услышал то, что ему было очень нужно – собственный голос: «Sì, questo è quello che devo dovuto fare ... si ...» [«Да, я должен… должен суметь…» (ит.)]
Он стал энергично двигать руками, плыть сильными толчками, глаза ему ела соль, но словно какая-то скрытая внутри организма сила пришла ему на помощь. Может, он сможет остаться на плаву и плыть, плыть, пока его кто-нибудь не подберет, или, может быть, он даже доберется до какого-нибудь небольшого острова.
Он поплыл энергичнее и стал напряженно размышлять, что он скажет, когда выйдет на берег. Во-первых, он отправит донесение в Морской совет Италии, а затем своему отцу, в Генконсульство. Движения его тела вскоре стали почти автоматическими, и он мог позволить себе думать о том, что он находится где-то в другом месте, а не плывет в открытом океане. Даже представить себе, как его встречают, как героя. Блаженные мечтания!
Ему показалось, будто он услышал двигатель корабля: «Io sono qui!» [«Эй, я здесь!» (ит.)]
Но тут на поверхность выплеснулась его же собственная кровь, он чуть не захлебнулся ею, когда ему полностью отрезало ноги. Он даже этого не почувствовал. Все, что ниже пояса, мгновенно просто исчезло. Он увидел собственные ноги, еще дрыгающиеся и колотящиеся, в лапах какой-то огромной клешни, через секунду затянутые ею под воду. А на поверхность вынырнула и поплыла перед ним лишь его туфля с кисточками.
А из-под нее, из мрачной океанской глубины быстро поднялось нечто в форме огромного блюдца, и он увидел раскрытые челюсти-жвала этой твари, и в тот же миг Аугусто, как саваном, накрыла ледяная мгла от потери крови.
Он увидел эту тварь и успел лишь ахнуть от ужаса при последнем вздохе.
_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________
7
ЖЕЛЕЗО И КАМЕНЬ
Комендор-сержант стал опускать в подвал на тянувшемся вниз канате, перехватывая его руками и кряхтя с каждым рывком, кукурузный лифт. Грант стоял у невысокой деревянной дверцы лифта в окружении начальника тюрьмы Крамера и Дункана и сжавшегося в углу сзади вооруженного охранника.
Лифт заскрипел, опускаясь вниз, дав возможность Гранту при спуске осмотреть все этажи тюрьмы Либби. Выстроенные для хранения кукурузы и зерна, они теперь заключали в своих стенах людей, скованных цепями в бывших зерновых закромах. Бунтовщиков вели обратно в камеры под остриями направленных в них штыков, они шли, веселые и радостные от победы, одержанной ими во дворе, похлопывая друг друга по плечам и спинам, обезображенным шрамами от наказаний кнутом, и их запирали обратно в клетки.
Лайл, краем глаза поймав движущийся лифт, когда его снова заковывали в кандалы, небрежно отдал Гранту честь своей потерянной в боях правой рукой.
Стоявший в лифте Крамер сказал прямо, не скрывая своих мыслей: «Видите? Эти люди – наши убежденные, заклятые враги, господин Президент, а не какие-то там хулиганящие дети, с которыми нужно нянчиться и торговаться».
Тут вмешался Дункан: «Вы только других вините во всем, начальник тюрьмы. Судя по тому, что я тут у вас увидел, это просто чудо, черт возьми, что у вас не каждый день тут бунт».
«Либби мы получили в наследство от конфедератов, и число заключенных после этого только увеличилось на тысячу, и все это легло на мои плечи».
«Отговорки не справляющейся с должностью хромой утки». Температура по мере спуска стала понижаться, и Грант произнес эти слова с паром изо рта. «Это место именно такое, которое как раз вам и нужно, где вы привыкли отдавать свои приказы трусливо и скрытно, своим этим проклятым зонтиком, вместо того, чтобы говорить открыто и во всеуслышание, как настоящий командир. Что-то тут явно прогнило, и я не имею в виду полы на этажах или здешнюю пищу».
Сержант отпустил канат, дав возможность лифту самостоятельно проскользнуть последние шесть дюймов, и он стукнулся о дно шахты. «Прошу прощения за удар, господа. Г-н Президент, добро пожаловать в центр земли».
Крамер открыл дверцу, и всех окутал воздух, пропитанный ледяной сыростью и зловонием старого просоленного мяса.
Вдоль стен гранитного тюремного коридора стояли бочки консервирующегося мяса, а с потолка свисали цепи для туш, каждая из которых заканчивалась большим крюком для коров и свиней. На каждом третьем крюке висели железнодорожные фонари, отбрасывавшие в узкий проход тусклый желтый свет.