Другой заключенный бросил фразу: «Только еще хуже».
«Но я ничего не сделал ему––»
Лайл сказал: «Неважно, на тебе форма!»
Охранник попытался прохрипеть: «Но… я… не могу даже рукой пошевелить».
Лайл приподнял колено и налег всем своим весом на шею охранника. Надзирателю удалось расправить руки, и он стал шарить пальцами, пытаясь выхватить дубинку-слеппер. Но другие заключенные стали рвать его форму по швам, вырвали у него это оружие и вытащили у него из кармана большое кольцо с единственным ключом.
Два жестоких удара в живот единственной рукой Лайла – и охранник вновь теперь рухнул на пол, сложившись пополам и взвыв от боли: «Я знаю, вы хотите меня убить. Но у меня дети. Маленькие».
«У нас у всех дети». Лайл наклонился близко к нему, охранник почувствовал его разгоряченное дыхание, его лицо темной бесформенной массой перекрыло надзирателю весь обзор. «Единственный твой шанс выжить, это если он, может быть, спасет твою грёбаную жизнь. А он – самая большая тайна этого заведения, и если ты не выдашь его нам, твоя мамочка не узнает того, кого она будет хоронить!»
Охранник сказал: «Последняя, самая последняя камера».
Она была похожа на черное углубление в углу обвалившейся шахты, заключенные на ощупь стали ее искать, пока, наконец, не ухватились за толстый висячий замок. Лайл вскрыл его ключом, сняв железную цепь, продетую между ржавыми скобами, привинченными болтами к выемке в каменной стене.
Лайл сказал: «В каком ужасном склепе они его держат!»
«Так, взялись!», крикнул кто-то, и двое заключенных схватились за ручки. Это была гранитная плита, шести футов в высоту, но она отодвигалась на стальных катках, двигавшихся по дорожке на полу. Поднатужившись, они с немалыми усилиями стали оттаскивать эти катки, и камень заскрежетал о камень, пока за гранитом не оказался проем с узкой, но высокой клеткой.
Из темноты с визгом бросились в стороны крысы.
Заключенные вытянули шеи, пытаясь разглядеть силуэт человека в глубине этой почти что гробницы: он сидел на краю койки, опустив подбородок на руки, со скованными цепями запястьями. Он поднял голову, и они увидели его глаза. Пламя двух свечей на темном лице.
Он сказал: «Если я возглавлю вас, вы должны в точности выполнять мои указания».
Лайл сказал: «Не так просто было вытащить вас отсюда, сэр».
«Но все же теперь я свободен».
Он оглядел этих людей, лохмотья их воинских мундиров поверх серых тюремных роб в полоску, а затем встал и сказал: «Слушаться только моих приказов. Мятежников быть не должно».
Лайл кивнул: «Мы с вами, капитан».
«Тогда поднимите этого человека, пока он не умер».
* * *
Президентскую карету занесло на шоссе Вирджинии, упряжка из четырех лошадей изо всех сил старалась удержаться. Полуночный дождь сделал скользкой дорогу в Ричмонд, покрыв ее водой на несколько сантиметров. Застучали копыта. Скользя, они затормозили. Но затем лошади вновь разобрались с дорогой. И, найдя верный курс, поскакали дальше.
Когда карета накренилась, Грант, пошатнувшись, схватился за что-то рукой и зажег сигару от бра, висевшего над мягкой кожаной обивкой, а затем посмотрел на Дункана, сидевшего напротив. Руки Дункана потянулись к паре шестизарядных Кольтов «Нэви-Сикс», висевших на дверях, готовые схватить их в случае покушения.
Неловко повозившись, он затем сказал: «Раньше я не был знаком с декларациями Немо настолько полно».
«И как, ты впечатлен? “Когда тиран избавится от внешних врагов путем покорения их или договора с ними, и ему больше нечего будет их бояться, тогда он обязательно начнет разжигать какую-нибудь новую войну…” Это Платон*. Остановить войны, перебив вояк. Этим рассуждениям Немо уже тысяча лет, и вот ими-то он, черт, и оправдывал свои действия».
- - - - - - - - - - - - - - - -
* «В первые дни, вообще в первое время он приветливо улыбается всем, кто бы ему ни встретился, а о себе утверждает, что он вовсе не тиран; он дает много обещаний частным лицам и обществу; он освобождает людей от долгов и раздает землю народу и своей свите. Так притворяется он милостивым ко всем и кротким…