Все смолкло, кроме тетиного голоса, и Лот только сейчас снова заметил, что все это время, или, по крайней мере, довольно долго, ее голос доносился с другой стороны, из сада. Иной раз, особенно перед сном, тетин голос напоминал Лоту мамин. Но только не сейчас. Тетя что-то рассказывала, монотонно и, пожалуй, слишком громко, слов он отсюда разобрать не мог. Иногда в ее рассказ врывался другой женский голос. Лот прислушался: фрау Беларт.
Он отошел от края и вернулся на свое прежнее место на крыше. Теперь ему стало жарко, капельки пота сбегали по его шее. Стеклянное небо. Небо из стекла, а ветра никакого. Наверное, спит где-нибудь в горах, там, где эти деревни, в лесу. Лентяй этот ветер! А внизу, в мастерской, дядя начал стучать молотком. Молотком по металлу. Дядя ремонтировал заднюю ось «форда». Ноги жгло как огнем. Лот снова лег. Но крыша была чересчур горячая. Вставая, он вдруг услышал… Он застыл на месте и прислушался.
— …я даже думаю, он немножко ненормальный. — Это сказала тетя.
— Неудивительно, — сказала фрау Беларт, — как подумаешь…
Через край крыши Лот увидел голову фрау Беларт. Она стояла возле своего дома и поверх живой изгороди обращалась в сад. Тетя там, подумал Лот, у себя в саду, и они разговаривают через изгородь.
— А иногда, — говорила теперь тетя, — мне кажется, что он просто ужасно озлобленный.
Что сказала фрау Беларт, он не расслышал.
— Ужасно озлобленный, и он еще не произнес ни единого слова за все время, что он здесь. По-моему, он просто прикидывается немым. Но доктор сказал, что такое бывает.
— Неудивительно, — сказала фрау Беларт. Голос у нее был резкий. Лот еще больше пригнулся у края крыши. Он прислушивался.
— Он считает, что это от шока. Ведь когда случилось это несчастье, он был совсем маленький, — продолжала тетя.
— Я что-то не очень верю. — Это был голос фрау Беларт. — А как это произошло?
— Бедная Лена. — Теперь тетя говорила грустно. — Ну и человек! Я ей всегда говорила: Лена, этот человек на все способен.
— Вот что получается, когда не слушают добрых советов, — сказала фрау Беларт.
— После этого она недолго протянула, еще полгода прожила с детьми в Мизере и умерла, теперь она, бедняжка, лежит на кладбище. А этот негодяй сидит в тюрьме. Место коммивояжера он бросил еще раньше, и в конце концов мы отправили Бет к бабушке, а этот, он онемел, или, по крайней мере, притворяется немым, и я до сих пор не знаю, что правда, что ложь, такой он озлобленный.
Озлобленный, думал Лот. Все мерцало от жары. Запах асфальта. Запах гофрированного железа. Негодяй, думал он.
— Отдать, когда Ферро выйдет? — спросила тетя. — Боже упаси!
— Берете на себя большую обузу, фрау Мак. А долго ли, — спросила фрау Беларт, помолчав, — ему осталось сидеть?
— Да уж не меньше трех лет.
И снова голос фрау Беларт:
— Ну что ж, я вам одно могу сказать, фрау Мак: перемелется — мука будет. Надо этим утешаться.
Лот больше не чувствовал жара железной крыши. Он снова лежал на животе и сквозь герань смотрел на стоянку. Но ничего не видел. Не видел даже Бенни, который вышел и снова понес к заправочной станции ведро мыльной воды. Он думал про мельницу, которая мелет и мелет зерно, чтобы из него получилась мука, он слышал, как глухо стучит мотор, приводящий в движение жернова, он думал про тюрьму и про три года, машинально следя глазами за «фиатом», подъехавшим и остановившимся у бензоколонки. Было почти совсем тихо. Тетя и фрау Беларт больше ничего не говорили, возможно, они уже разошлись по домам. Бенни держал заправочный шланг и смотрел на счетчик. Негодяй, продолжал думать Лот, и он едва взглянул на мужчину и женщину, которые вылезли из «фиата»; неудивительно, думалось ему; теперь он не отрываясь смотрел на женщину, и вдруг он понял: это она, это женщина со светлой кожей и волосами как темный ветер, это определенно она, и она в точности такая же, какою он ее помнил, она красивая и страшная, рот у нее красный-красный, и лицо по-прежнему веселое, и отец сказал тогда «Марта», и его голос вдруг зазвучал глухо, и они подняли стаканы. Дым, и спелые яблоки, и земля, и асфальт, и гофрированное железо, и поток, уносящий его в глубину, на самое дно, и теплая герань. Это она. Она пришла.
Он вскочил. Побежал по покатой крыше. Торопливо лег на край; на этот раз он даже не воспользовался трубой, которая шла от крыши до самой земли, он лег, скользнув вниз, ноги его болтались в пустоте, потом, ухватившись руками за карниз, быстро соскользнул еще ниже и на мгновение повис в воздухе. Прежде чем выпустить карниз, Лот успел ощутить, как он выгибается у него под руками. И вот он уже опять вскочил на ноги. Он совсем не почувствовал, что сильно ушибся, и, обогнув гараж, бросился через сад к стоянке. Она пришла, думал он, и краска все сильнее заливала его лицо.