Ты откинулся назад. Поднес книгу к стеклам очков. «И рассвирепел дракон на жену, и пошел, чтобы вступить в брань с прочими от семени ее, сохраняющими заповеди божьи и имеющими свидетельство Иисуса Христа. И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя…», но смысл слов не доходил до тебя, ты чересчур устал для того, чтобы раздумывать над ними; ты попытался представить себе, как дракон воюет с другими детьми этой женщины, и как он вышел на берег моря и стоит там, в вертикальном положении, огромный старый дракон, охваченный скорбью и гневом, и как он извергает изо рта воду, но сон или, вернее, какое-то полузабытье постепенно овладевало тобою, и как раз в ту минуту, когда старик Ферро, лежащий у стены метрах в двух от тебя, застонал и беспокойно задвигал головой, ты прислонился затылком к стене и отдался во власть тишины, и она словно опьянила тебя. Сквозь полуопущенные веки и уже запотевшие от холода стекла очков ты еще смутно различал его завернутую в одеяло фигуру на койке, иногда тебя пробирал легкий озноб, «Ферро, — подумал ты, — опять он напился», все расплылось перед твоими глазами, ты задремал.
И, стало быть, про Ферро ты тоже, в сущности, знал очень мало — разве только, что сейчас он спит, но про его сны ты ничего не знал. А снилось ему вот что.
Тарахтит бур. Затихает. Перед ним голая крутизна. Шумит дождь. Ферро, тяжело дыша, взбирается по крутому склону. Кто-то карабкается вслед за ним. Сверху он не может разглядеть, кто это. Он видит только светлую каску, и чем выше поднимается Ферро, тем выше и тот, другой. Ферро достигает подножия макушки. Отсюда она поднимается почти отвесно. Выходы пластов, изогнутые, черно-серо-зелеными вкраплениями, образуют чуть заметные уступы. Над каждым пластом — узкая, иногда не шире ступни, ровная полоса. Ферро оглядывается. Он по-прежнему видит светлую защитную каску, поднимающуюся по склону, она еще очень далеко. Ферро ощупывает мокрую скалу, отыскивая выступы, которые не отломятся, если он схватится за них, и начинает карабкаться, шаг за шагом, выступ за выступом. Больше он не оглядывается. Рыхлая, пористая поверхность известняка с горизонтальным полосатым узором — единственное, что он видит, она совсем близко, прямо перед ним. А за ним — бездна. Наконец он достигает уступа чуть пошире остальных. Пот течет по его лицу. Он подтягивается, находит довольно широкий выступ, на который можно встать, немного поворачивается и, прижавшись к стене и не глядя вниз, начинает продвигаться вперед по уступу. Пробуя путь подбитыми гвоздями ботинками, он продвигается очень медленно и не может понять, откуда берется глухое тарахтенье, которое он слышит — то ли это буры внизу, то ли его собственное сердце. Метрах в четырех от того места, где он сейчас находится, уступ расширяется в небольшую площадку, и там лежит животное. Это отнюдь не дракон, изрыгающий воду, а собака. Обыкновенная овчарка, поджарая, бурая с черными пятнами, она лежит на боку, лапы свободно раскинуты, морда вытянута вперед, а высунутый язык шевелится в такт дыханию. Она смотрит на Ферро. Ферро не удивляется. Цепляясь за скалу, он продолжает двигаться вперед. Он рад этой площадке, он как будто знал заранее, что есть здесь такое место — место, где он хоть ненадолго окажется в безопасности. Площадка достаточно просторна, на ней уместятся и собака, и человек. Он подходит, садится, придвигается к стене и к собаке близко-близко, сидит, выставив один ботинок за край площадки, а другую ногу поджав под себя, а собака все смотрит, и такие у нее глаза… Он устал. Он тяжело опускает руку на ухо собаки. Собака вертит головой, пытаясь достать мордой до его кисти. Несколько раз она лизнула его, и тут только он заметил, что собака, наверное, ранена. Сперва Ферро подумал, что собака просто прилегла отдохнуть. Но это странно-беспомощное движение собачьей головы и эта печаль в ее глазах с черно-зеленым отливом… наверное, она ранена и, если присмотреться, то, похоже, недолго протянет.
Ферро ни разу не взглянул в ту сторону, откуда вот-вот покажется его преследователь. Все еще тяжело дыша и обливаясь потом, он смотрел на собаку. Он сказал:
— Тебе хорошо.
В глазах у собаки застыла печаль.