— Ну, Немого и Ферро. Заметил, какое у него было лицо?
— Не понимаю. У кого?
— Да у Немого же. Что-то с ним неладно. Ты же видел, он стоял у двери в комнату, прислонился к стене. А Ферро перед ним. У Немого на лбу были капли пота, и когда мы проходили, он так уставился старику в затылок, как будто там вот-вот взорвется заряд. Ну и глаза у него были! Я думаю, с ним что-то неладно.
— А что может быть?
— Я же тебе рассказывал про пакет.
— Про пакет?
— Керер, ты, наверное, и вправду спал. Про пакет под кроватью, где Немой держит свои манатки. Когда он приехал, у него этого пакета не было. Помнишь, две недели назад, он только приехал, а я как раз случайно был в тамбуре, когда он вносил вещи, и я помог ему, поднес рюкзак; у него был тогда рюкзак и чемодан, и больше ничего. А вчера в обед, сам он тогда был в Мизере, ты знаешь, я подошел к кровати Луиджи, у него в рюкзаке мой крем для обуви. Я нагнулся и, когда вытаскивал мешок Луиджи из-под его койки, совершенно случайно взглянул под соседнюю койку. И я увидел, что под ней ничего нет; но под следующей, под свободной койкой, кроме рюкзака Немого и его чемодана, был еще этот пакет. Понимаешь?
Младший Филиппис стоял рядом с тобой. Теперь он нагнулся с тарелкой в руке и заглянул тебе прямо в лицо.
— Сам не знаю почему, — продолжал он, — но я вдруг подумал: смотри-ка, это она. Канистра Борера. Ее взял Немой. Она у него, он ее запаковал. Представляешь?
Он смотрел тебе в лицо, дышал тебе в лицо, и ты медленно проговорил:
— Немой? Значит, ты думаешь, Борер все-таки прав? Немой украл ее, ты это хочешь сказать, Филиппис?
Младший Филиппис смотрел тебе в лицо, и в красноватых неспокойных отсветах тлеющих углей видны были его глаза, черные, блестящие, он поводил ими, в волнении ожидая твоего ответа, видна была бронзовая кожа, и видно было даже, как слегка дрожат уголки его рта. Он медленно выпрямился и сказал:
— Не знаю. Я знаю только одно — с Немым что-то неладно.
— А зачем ему канистра бензина? — спросил ты.
А он сказал:
— Если он… Видишь ли, Керер, мне пришло это в голову, потому что у него был такой чудной вид, сейчас, в тамбуре, а вдруг он, например, хочет смыться, может, он потому так волнуется, что он худое задумал?
— Ну что он мог задумать!
— Мало ли. Мне кажется, он хочет умотать на мотоцикле Ферро, и для этого ему понадобился бензин. Верно? Возьмет мотоцикл и был таков. Представляешь?
— Уж и не знаю, — ответил ты. — По-моему, он не из таких. Нравится он мне. Бедолага, а парень хороший.
И снова захлопала парусина; она дергалась как бешеная, тщетно пытаясь оторваться от крыши, и никак не унималась, а потом младший Филиппис, ставя стопку тарелок на полку, сказал:
— Но я видел этот пакет, и он выглядит точь-в-точь как завернутая в бумагу канистра, и я видел его там, и тут уж никуда не денешься.
Огонь в очаге погас.
— Ну и что же ты собираешься делать? — спросил ты младшего Филипписа.
— Сам не знаю. Может, поговорить с Кальманом? А может, проще всего припереть к стенке Немого и велеть ему уладить это дело?
Скоро надо было уже идти; остальные приступали к работе в четверть второго, а у вас с младшим Филипписом, как у рабочих кухни, обеденный перерыв кончался всего на пятнадцать минут позже, чем у других. Ты посмотрел через круглое окно вверх, туда, где среди деревьев стоял барак. Но никто еще не выходил, и дверь барака была закрыта.
— Надо сначала удостовериться, — сказал ты тогда. — Сперва попробовать выяснить, правда ли, что в этом пакете канистра.
— Постучать по нему, вот и выяснишь.
— Стало быть, Филиппис, — начал ты еще, и как раз в это мгновение Немой вышел из барака. — Вон он идет, — пробормотал ты, и вы оба наблюдали из затененного парусиновым навесом окна, как Немой вышел на утоптанную и снова размякшую от дождя площадку между бараком и ступеньками, выбитыми по откосу, и остановился под дождем, без защитного шлема, и Филиппис, устав стоять, согнувшись в три погибели, выпрямился и сказал:
— Представляешь, я голову даю на отсечение, с ним что-то не… — но даже на таком близком расстоянии невозможно было расслышать, что он сказал еще, потому что здесь, у самого окна, парусина хлопала оглушительно, звук нарастал, барак содрогался, и тут вы увидели, что шум производят не только парусина и ветер: между вами и Немым втиснулся могучий корпус Самуэлева грузовика.
Грузовик остановился. В кузове сидел старший брат Филипписа. Он вылез, а из кабины вышли Самуэль и Муральт. Самуэль что-то крикнул и побежал вниз по откосу; он подбежал к Немому, пробежал мимо него, и когда он был метрах в трех от барака, там снова открылась дверь и быстро вышел Кальман.