— Не иначе что-то стряслось! — крикнул Филиппис и выбежал из кухни.
«Отлично, — подумал ты, — только этого и не хватало». Ты медленно отошел от окна и вернулся к своему молчанию, и страху, и печали, притаившейся где-то внутри — сейчас она проснулась, разбуженная хлопаньем парусины, которая все-таки, как ты теперь понял, одержала победу в вашем бессмысленном тайном состязании.
ДЕВЯТАЯ НОЧЬ
Лот постоял перед бараком. Значит, он ошибался, думая, что и без слов сможет все сказать отцу. Ключ от мотоцикла был его талисманом, но талисман оказался бессильным; возможно, талисманы вообще имеют гораздо меньше силы, чем он думал. Во всяком случае, теперь это всего лишь ключ от NSU-405, и он находится у отца, и лежит в тамбуре, в брезентовом мешочке, где отец хранит и другие запасные ключи. Он сделал на заказ два новых, думал Лот, он забыл, что произошло с этим, со старым ключом. Он забыл его и, возможно, вообще давно уже не вспоминает о том, о чем думает Лот.
Он медленно поднялся по откосу; увидев прямо перед собой грузовик, он вспомнил, что мимо него проходили Самуэль, и Муральт, и Луиджи Филиппис, а потом еще Джино Филиппис. Наверное, это было не очень давно, хотя он за это время почти совсем успокоился — от мотора все еще пахло горячим бензином, и потом, ведь иначе другие уже успели бы подняться сюда, так как пора было приступать к работе. Он зашагал вверх по шпалам узкоколейки и только теперь заметил, что забыл защитную каску, а дождь льет как из ведра, и холодные струйки стекают ему за шиворот. Но сейчас это неважно. Важно, что у него больше нет талисмана. Наверное, надо поискать что-нибудь другое. Что-нибудь посильнее, такое, чтобы отец все понял. Наверное, он сможет достать карандаш и кусок бумаги, возьмет у Гайма, он просто напишет, что хотел сказать, отец прочтет письмо, а Лот может даже при этом не присутствовать, и отец все-таки узнает самое важное. «Письмо», — думает он, и ему вспоминается тот клочок бумаги, на котором он писал письмо в комнатушке над гаражом; сидел у стола в полутьме и писал письмо, которое начиналось словами: «Милый дядя, спасибо тебе за все. Теперь я вырос и должен уйти. У меня есть важное дело…»
Он добрался до стройплощадки, огляделся и примостился на подножке экскаватора, где его не так поливал дождь, и стал ждать остальных, и все это время он снова видел себя, как он шел тогда, шаг за шагом, с письмом в руке через темную переднюю в комнату Бенни, на цыпочках, чтоб никого не разбудить, — прошел через темную переднюю и остановился, тихонько постучал, еще постучал и подождал, и вот Бенни проснулся, и громко прошлепал к двери и открыл. Он дал ему письмо, Бенни хотел подойти к столу, к лампе, но он удержал его за руку, затряс головой и показал на то, что он написал на внешней стороне сложенной бумаги: «Дяде Паулю». Тогда Бенни приблизил к нему свое старое лицо, взглянул на него, и он посмотрел на Бенни, а потом отошел от двери, торопясь уйти поскорее, чтобы Бенни не увидел слез, которые внезапно навернулись ему на глаза, и вот он уже внизу, во дворе, а потом на улице, а потом на проселочной дороге и наконец у канала; луны не было, но облака светились, и этого было достаточно, и он двинулся берегом канала. Одно он знал наверняка: канал вытекает из реки, а река протекает в Мизере; как ни далеко дотуда, но, если он будет держаться канала и реки, он не заблудится.
Было совсем не холодно, и так тихо, что слышно было, как ветер поудобнее устраивается в кустах до утра. А утром он будет уже далеко. Еще не в Мизере, но уже далеко, и дядя не будет знать, куда он пошел. Бенни, думал он, наверное, догадается, но он ничего не скажет. Тихо. Надо идти быстрее. Может быть…
Может быть, дядя уже встал, может быть, он уже распахнул ворота гаража или позвонил по телефону, и сейчас — а вдруг — снова понаедут солдаты, колонна грузовиков с солдатами, и, может быть, они привезут с собой собак. Надо идти быстрее. А вдруг собаки уже взяли его след и идут за ним? Он оглянулся. Но увидел лишь плоские поля, далеко позади несколько огоньков. Не прожектора, а тихие уличные фонари, и высоко над ними белесо светились облака. Ни звука, только все тот же тихий ветерок в кустах, прижавшихся друг к другу на берегу. А может, это вовсе и не ветер, а сами кусты, они чуть-чуть колышутся и дышат во сне. И еще кваканье, он только сейчас его заметил, оно доносилось откуда-то снизу, от плотины, и Лот представил себе лягушек, как они сидят рядышком под причальными мостиками и квакают так громко, что даже здесь слышно. Или это все-таки лают собаки?