— Действительно, что тут посередине между рождением и смертью? Кроме хорошего глотка водки посередине ничего нет, — говорит каменотес и клянется добрым годом для себя самого, что много лжи написано на старых, богобоязненных надгробиях с круглыми крышечками и выступающими или врезанными в камень буквами. На всех надгробиях и во все времена правдой являются только первые два слова: «здесь погребен». Они сообщают, что человек умер и здесь лежит в земле.
С минуту Лейбеле Балтраманцер молчит и дергает свою бородку. Затем он снова принимается говорить и заявляет, что если уж Эльокум испытывает такой телячий восторг перед красивыми надгробиями, то на христианском кладбище надгробия еще красивее, а вранья еще больше. Глядя на высеченного из камня белого ангела, который стоит на коленях, сложив руки и закатив глаза, можно подумать, что дама, похороненная под ним, была большой скромницей. Но мы-то знаем, что она была за скромница! Лейбеле Балтраманцер кривит рот и рассказывает дальше, что он видел на христианском кладбище мужчину из бронзы, лежащего на спине и держащего в руках крест. Но мы-то знаем, что он был за святой! Лейбеле Балтраманцер снова кривит рот и рассказывает дальше, что он видел на христианском кладбище еще и голову генерала в высоком воротничке и с россыпью медалей на груди. Ниже на камне выбили целую повесть, сколько дедов с графскими титулами у него было и сколько героизма он проявил. А сколько смертоубийств он совершил, там писать не стали. Эх, лживый мир.
— Но ты же видишь! — восклицает Эльокум Пап. — И все-таки люди готовы платить целые состояния и даже отдать жизнь, лишь бы после смерти им поставили памятник. Что ты на это скажешь?
Лейбеле Балтраманцер смеется: так и есть! Но как бы высоки ни были памятники на христианском кладбище, деревья там еще выше и они заслоняют памятники. И даже если памятники стоят посреди города, прохожие взглянут на них один раз, два раза, самое большое, три — и все. Люди любят смотреть на деревья, на реку, на играющих детей, на прыгающих жеребят. Смотреть на такие вещи никогда не надоедает. Но здоровенные каменные истуканы, эти големы посреди города, годятся только на то, чтобы их обделали птицы. Ну а надгробия на еврейском кладбище разве не зарастают мхом и не погружаются в землю? Они лежат криво и косо, с отвалившимися буквами, с пятнами ржавчины, никто на них и не смотрит. Так какая же покойным разница, останавливаются прочитать надписи на их надгробиях или не останавливаются? Они бы лучше хотели ходить, пусть на костылях, лишь бы ходить. А может быть, мертвые не хотели бы снова начать ту же игру, кто их там знает?! Ну, а когда еврей заказывает надпись на рукомойнике или на мраморной доске, что он помог построить бейт-мидраш, разве кто-нибудь смотрит на эту надпись? А если и прочитают имя дарителя, разве испытают при этом почтение? Эх, лживый мир.
— Тебя слишком уж занесло, — отвечает Эльокум Пап, наклоняясь, чтобы поднять доски. — Ты не уважаешь даже еврея, который строит бейт-мидраш? Ведь когда человек умирает, ему засчитываются его добрые деяния.
Лейбеле Балтраманцер снова смеется и говорит, что он каждый день видит всякого рода людей, идущих в похоронной процессии, но как выглядят добрые деяния, сопровождающие усопшего, он до сих пор не видал. И чтобы ходили вырезанные из дерева львы, он тоже до сих пор не видел.
Столяр таращит на него глаза и ничего не отвечает. Он медленно встает с досками на плечах. Каменотес тоже с кряхтением поднимается, завязывает потуже рабочий фартук и снова берется за молоток и долото. После отдыха и беседы его удары о камень звучат еще звонче. Он кричит столяру вдогонку:
— В следующий раз, когда отправишься в путь, не забудь захватить с собой запечатанную бутылочку водки. Четвертинку, брат, четвертинку.
Эльокум Пап с досками на плечах идет, склонив голову, и проклинает в душе каменотеса: экий еретик! Он, небось, еще и в воскрешение из мертвых не верит. Он ведь каждый день видит, как мимо него несут на Зареченское кладбище усопших, но не видит, чтобы покойники возвращались с кладбища. А раз мертвые не могут двигаться, то он, еретик, небось, не верит, что они когда-нибудь встанут.