Хаця Севек, помимо прочего, отказался содержать жену с ребенком. Свекор приносил ей каждую неделю деньги из своего кармана. Хеленка все еще пыталась выведать у свекра, почему ее возненавидел муж. Рахмиэл Севек не хотел оговаривать собственного сына и отвечал, что виновато время. Поляки возненавидели евреев так же, как нас ненавидят немцы. Из-за этого Хаця увидел, что разница в происхождении не может стереться. «Разве я виновата, что немцы и поляки ненавидят евреев?» — спрашивала Хеленка, и свекру нечего было ей ответить. «Может быть, он еще возьмет меня назад?» — снова спрашивала она. Но как бы сильно Рахмиэл Севек не сочувствовал невестке, ему не хотелось, чтобы его единственный сын взял назад христианку, а он сам стал дедом целого выводка нееврейских внуков. Он отвечал с некоторой хитростью, что не знает, стоит ли Хеленке желать вернуться к Хаце, раз он к ней больше не привязан. Разве она готова перейти в иудаизм и вести себя как еврейка?
Хеленка была худенькая и невысокая, со светлыми волосами надо лбом и темно-рыжими за ушами и на затылке. Ее голубые глаза смотрели с испугом и любопытством, ее движения — проворные, как бы подпрыгивающие — напоминали птичьи. Трудно было поверить, что эта Хеленка, сама наполовину ребенок, может пьянствовать и к тому же изменять мужу, как подозревал Хаця Севек. Но она могла вдруг рассмеяться сухим смехом опытной женщины и ответить умнее, чем от нее ожидали.
— Отец, — сказала она свекру, — когда ваш сын хотел меня, мое происхождение и религия его не волновали. Но с тех пор, как ему снова нравится его прежняя, что толку, если я буду вести себя как еврейка. Пока я была женой вашего сына, вы тоже каждый вечер позволяли мне стягивать с вас сапоги, хотя он женился на мне без вашего согласия.
Хеленка говорила сиплым голосом, она буквально охрипла от злости на свекра, который хитрит с ней, как всякий еврейский лавочник.
После подобных разговоров с невесткой-христианкой плечи Рахмиэла Севека еще больше опускались. Его Хаця снова гулял с еврейской девушкой, на которой собирался жениться до того, как встретил Хеленку. Так что ж ему быть против женитьбы сына на порядочной еврейской девушке? Лесоторговец соскучился по бейт-мидрашу, куда он стыдился приходить, с тех пор как его сын женился на шиксе. Обыватели уже прослышали, что Хаця Севек разошелся с христианкой, и встречали лесоторговца так, словно он вышел из долговой тюрьмы, в которую попал за долги компаньона. Евреи поздравляли его. Рахмиэл Севек не мог слышать этих поздравлений.
— Пусть Хаця больше не живет с женой-христианкой, разве я могу забыть, что у меня есть внучка-нееврейка? А разве саму жену с ребенком вам не жалко?
Старые знакомые пожимали плечами и отвечали, что у него должен быть праздник вместо будней. Рахмиэл Севек сердился еще больше: и это евреи, милосердные сыны милосердных?
Когда он пришел получить расчет за дрова с госпожи Песелес, владелицы хлебопекарни, она тоже направилась к нему с просветленным лицом. Увидев его мрачную мину, Хана-Этл напомнила ему, как он страдал, когда его сын женился на христианке. Так что теперь ему нечего жалеть, что они расстались. Рахмиэл Севек не смолчал:
— Вы же добросердечная женщина, вы не требуете квартплаты с бедняков, живущих в вашем дворе, и оказываете поддержку изучающим Тору. Я не могу радоваться, что Хаця опозорил и выгнал мать своего ребенка. Как вы не понимаете!
Но Хана-Этл дала ему такой ответ, от которого он остолбенел:
— Играйте, играйте с огнем. Если вы будете мучить сына и дальше, он снова бросит еврейскую невесту и женится на какой-нибудь христианке.
На следующий день лесоторговец зашел к обеим замужним дочерям пекарки получить расчет за дрова, которые он посылал в их кондитерские. Обе женщины намекнули ему, что теперь он мог бы жениться на их матери; раньше это было несподручно из-за его невестки-христианки. Лесоторговец ничего не ответил. Лишь печальная улыбка появилась на его тонких губах, его острый кадык и длинный нос свидетельствовали, что для него дело с невесткой-христианкой еще не закончено. Вечером дома он снова начал упрекать сына, а тот ему ответил:
— Знаешь, папа, что я тебе скажу? С первого дня, как я привел Хеленку в дом, она больше нравилась тебе, чем мне. Хана-Этл для тебя старовата.
Рахмиэл Севек не находил себе места и на следующий день. Полдня он крутился по переулкам рядом с Синагогальным двором, пока ему не пришло в голову зайти в молельню, прозванную «Немым миньяном». Столяр несколько раз брал у него для здешнего бейт-мидраша дерево. Стоит взглянуть, что он с ним сделал. Столяра в бейт-мидраше он не встретил, но сразу заметил его работу: заплаты из белых обструганных досок в полу, свежие ступеньки, ведущие к ковчегу и биме, дополнительные перекладины, призванные укрепить разваливающиеся скамьи и пюпитры. Лесоторговец вспомнил покойного соседа реба Шмуэла-Йосефа Песелеса. Тот наверняка бы порадовался, если бы дожил и увидел, как простой еврей взял на себя доброе дело привести в порядок его бейт-мидраш. Рахмиэл Севек подумал о вчерашнем разговоре с замужними дочерьми Ханы-Этл Песелес. Они хотят женить его на своей матери, но ему слишком поздно начинать все заново. Кроме того, Хана-Этл не желает иметь дела с его невесткой-христианкой. Но он не может и не хочет освободиться от Хеленки. Кажется, там, в углу сидит слепой проповедник реб Мануш Мац.