Спустившись в подвал тяжелыми шагами, столяр увидел, что старшие девочки уже ушли на учебу, а младшая еще спит. На плите кипел чайник, и Матля уже ставила на стол завтрак для мужа. Наверняка инвалид еще не проснулся, а может, одевается. Хозяин случайно посмотрел в угол, где вчера ночью стояло точило, и увидел, что там пусто. Эльокум застыл с открытым ртом, растопырив пальцы, как зубья на граблях, которыми сгребают скошенное сено. Увидав, что у мужа аж язык отнялся и он вопросительно выпучил на нее глаза, Матля стала оправдываться, что она не виновата. Она калеке грубого слова не сказала. Он встал раньше ее, а как только встал, сразу же забрал свое точило в столярную мастерскую, и она услыхала, как он точит. Она была уверена, что он там работает над какими-то своими вещами. Но через полчаса он вышел из мастерской с костылем под левой рукой и точилом на правом плече и сказал ей так: «Передайте вашему мужу, что я наточил инструменты, про которые он говорил вчера, что они нужны ему для работы: рубанок, долото, топор». «Спасибо вам обоим за ужин и за ночлег, — сказал он, — но больше я не приду ни к вам, ни во двор Песелеса, ни в Немой миньян, потому что здесь все помнят меня по веселым временам, а теперь я на всех навожу тоску». «Добрые времена больше не вернутся», — он сказал, когда уже стоял со своей тяжелой машиной на ступеньках. Он даже не остался выпить стакан чаю и съесть кусок хлеба с сыром.
Столяр повернулся к ступенькам, ведущим из подвала, чтобы последовать за инвалидом. Но он сразу же раскаялся и остался стоять, глядя в два подвальных окошка, расположенных почти на уровне тротуара. Он долго и растерянно смотрел на проходившие мимо окон ноги в ботинках, сапогах, туфлях, ботах. Потом он медленно повернулся к жене и переспросил:
— Так он сказал? Добрые времена больше не вернутся?
Эльокум снова замолчал и подумал: «Значит, так же как этот раввин-праведник разгадал мертвецов в талесах, Герц Городец понял лучше меня, что вскорости мы все можем обрести ту же судьбу, что и еврейчик со скрипочкой».
— Знаешь, Матля, что говорят на улице? Снова говорят о войне, и на этот раз вполне всерьез.
— Горе мне! Снова война? — Матля всплеснула руками. Но прежде чем она успела заплакать или опуститься на стул в отчаянии, или схватить кошелку и закричать, что она бежит на улицу закупать картофель, муж пробурчал: «Погоди немного, я сейчас вернусь», — и широкими шагами, перемахивая через ступеньки, вышел из подвала и отправился во двор Песелеса. Он знал, что слепой проповедник, который приходит до рассвета к молитве первым, уходит последним. После всех молитв он еще долго сидит у своего пюпитра и учит Тору наизусть. Сегодня сразу же после молитвы его отвлек разговором изгнанный из Раголе раввин. Сейчас слепец должен наверстывать упущенное, читать псалмы этого дня или учить главу из Мишны. На Синагогальном дворе знали, что каждый, кто ищет слово утешения, идет к проповеднику, а столяр чувствовал, что сегодня такое слово нужно ему, чтобы продолжать работать для жены и детей и иметь еще силы на резьбу.
Эльокум Пап не ошибся. Слепой проповедник был в своем углу. Рядом с ним все еще стоял реб Гилель Березинкер и прощался.
— Доброго дня вам, реб Мануш, — говорил он проповеднику мягко и вежливо, с такой благодарностью и почтением, что Эльокум Пап остолбенел. Он знал, что этот злобный аскет — большой знаток Писания. Но было ясно как день, что его ученость не превосходит его заносчивости и что он никому доброго слова не скажет. Тем не менее, он задержал реба Мануша долгой беседой и теперь склоняется перед ним втрое. Видимо, у этого изгнанного раввина очень уж худо на сердце, раз он так вертит хвостом перед слепым ребе. Но когда тот же реб Гилель Березинкер подошел к выходу и увидел стоящего там и глядящего на него неуча столяра, он снова стал высокомерным и горделивым. Он обиженно закашлялся и вышел из молельни, выпятив свою медно-рыжую бороду как свидетельство того, что у него такой же металлический характер и что он получил звание раввина еще холостяком.
— Ребе, это не годится. — Эльокум Пап подошел к слепому проповеднику, сразу же узнавшему его по голосу. — Когда я пришел в Немой миньян в первый раз, вы ободряли меня, побуждая строить и украшать резьбой. Но теперь все это не годится, совсем не годится.
— Что не годится? — реб Мануш Мац своей палкой-поводырем пощупал пол впереди себя. Он слишком задержался, и ему было пора хоть что-нибудь перекусить.