Представ в непривычном образе Владимира Васильевича, телохранитель Вова поначалу растерялся, но быстро прикинул, что в нынешнее время темнить незачем. Ответил солидно:
— Моя профессия — защищать людей.
— Военный! — сообразил Нечерномырдин.
— Военные защищают Отечество, а я конкретных людей. Официальное название профессии труднопроизносимо, но в обиходе таких, как я, называют охранниками.
— О-о! Это редкая профессия! — с уважением зарокотал Виктор Степанович. — И, судя, извините, по вашему возрасту, у вас колоссальный опыт в этом деле. Возможно, еще при Советах начинали.
Владимир Васильевич кивнул.
— Я тоже немолод, — продолжал Виктор Степанович, — и в свое время был частично посвящен в систему охраны высшей партноменклатуры.
— Вот-вот, — подтвердил Владимир Васильевич. — Я в этот санаторий наезжал, когда «Приморского» корпуса еще не было. Но не в качестве отдыхающего, а в статусе прикрепленного. Помните такое слово?
— Ну как же! Простите, вы и по сей день в таком статусе? Это невероятно! С таким опытом! Непорядок — огород без грядок!
— Меня устраивает.
Владимир Васильевич не стал развивать профессиональную тему и перекинулся на погоду, вернее, на благоприятный прогноз. Его собеседник тоже не продолжал расспросы, и, допивая кофе, они делились мнениями относительно санатория. На прощание Виктор Степанович сказал:
— Еще раз спасибо, я ценю такие поступки. Знакомство наше случайное и вряд ли продолжится. Но у меня к вам просьба: черкните на салфетке номер вашего мобильного. У вас очень редкая и ценная профессия. Мало ли что!
Владимир Васильевич черкнул телефон, — ни к чему не обязывает, — и они распрощались. Нечерномырдин поехал на старом, выступающем из скалы лифте в свой корпус «Сочи», а телохранитель Вова на внутреннем лифте «Приморского» отправился на седьмой этаж. Потом еще пару раз их маршруты пересекались на набережной, и они приветливо раскланивались.
2
На Рождество Донцов и Вера решили махнуть в Тулу. Понятно, не в город, а в Поворотиху, родовую деревню Богодуховых, которую в семье называли Тулой и где жила отцовская родня. Впрочем, Поворотиха была и не деревней вовсе, а добротным селом — церковь! — вдобавок в Алексинском, близком к Москве районе, и добраться до нее даже зимой, если без заносов, удавалось часа за три с небольшим.
Вера предварительно известила о трехдневном гостевании дядю Андрея, старшего брата отца, — за ним издавна утвердилось семейное прозвище Дед, — и просила не суетиться с застольем, ибо разносолы и питии будут привезены из Москвы, а позаботиться о ночлеге для двоих. Дед и Антонина, его жена, были счастливы, что племянница вышла замуж, и, судя по мобильным звонкам Катерине, готовились к встрече основательно.
Поворотиха, подобно многим среднерусским селеньям, удобно разлеглась на краю глубокого длинного оврага с ручьем, перед широким полем, поджатая справа бескрайними лесными угодьями, уходившими по увалам до самой Оки, — не близко! Но в ясный день отсюда все же можно было приметить сверкание куполов вёховской церкви у Поленова, а уж кирпичная труба алексинской ТЭЦ торчала всегда, эту особо высоченную дуру, наверное, из Тулы видать. А еще Поворотиха сидела на удобной региональной трассе, в летние месяцы сюда набивались дачники. Население возрастало вдвое, открывалась пивнушка «Засека», напоминавшая о легендарных тульских лесных засеках, прикрывавших Москву от конного неприятеля. Само название — Поворотиха — служило у местных предметом жарких дискуссий, особенно после пары кружек пива, потому что ни дорожного, ни речного, никакого природного поворота в этих краях не угадывалось. В давние времена ямщицкие тройки, а ныне замысловатые авто в обе стороны мчались мимо — кому в Тулу, кому в Алексин. Если что здесь и поворачивалось временами — медленно, со скрипом, — то сама жизнь.
Вера поездом и автобусом навещала Поворотиху почти каждое лето, она любила эту спокойную, привольную глубинку с целебным воздухом, веявшим из могучих приокских лесов, куда, по присказке Деда, если по грибы — не час, ягод нет, то можно двинуть по сосновы шишки для самовара. Но зимой ехала впервые, и неспроста.
Дед и Антонина жили в просторной традиционной пятистенке о двух печах. Когда провели газ, одну из них разобрали. С разбегу, на радостях, Дед вознамерился и вторую смахнуть, но опомнился и в большой половине русскую печь с лежанкой сохранил. Когда изредка грел кости, Антонина охотно томила на дровяном огне еду, какая в тот день попадалась под хозяйскую руку, — всегда вкуснее, чем на газу.