Недели через две по пути на Московскую биржу Иван протянул Подлевскому лист бумаги с чертежиком:
— Аркадий Михалыч, адрес Горбоноса.
— А телефон?
— Нету телефона. Агапыча не стало, фунфуриком траванулся. Пришлось выслеживать, он на Чистых живет, я так и думал.
— Молодец, Иван. — Разглядывая чертежик, подумал вслух: — Под каким предлогом к нему завалиться?
— А этого, Аркадий Михалыч, мне знать не дано. Кажись, он не такой крутой, как раньше. Возраст! Музыкант к тому ж, я и не знал.
— Что значит музыкант?
— С инструментом в холщовом мешке ходит. Не понял, труба или тромбон. Видать, в духовой компашке на похоронах халтурит. Один-то — труба ли, тромбон — кому нужен? Я у метро дежурил, пока не засек. А уж до дома проводить — раз плюнуть.
— После биржи подвезешь, чтобы место понять.
Несколько дней Аркадий прикидывал, под каким соусом навестить Горбоноса. Пытался через знакомых узнать телефон — тщетно, городского нет, а мобильный без фамилии недоступен. Правда, Иван слегка развеял опасения: образ матерого уголовника, который рисовался сперва, смягчился оркестровой халтурой на похоронах. Знать, не бандитской добычей живет, завязал. Обдумав разные варианты, Аркадий пришел к выводу, что лучше играть от обороны. Оставался без ответа главный вопрос: зачем? На него он не мог ответить самому себе, а коли задаст его Горбонос, тут уж держись, старичелло, придется импровизировать.
Жил Горбонос на Чаплыгина, в старом двухэтажном доме, чудом устоявшем в центре Москвы, на задворках квартальной застройки. «Не втиснуть сюда новую элитку, вот его и не трогают», — думал Аркадий, с чертежиком в руках угадывая нужный подъезд, — их тут несколько, неказистых строений, останков подохшей эпохи. Поднялся на второй этаж, там одна дверь, надавил на звонок и ждал, пока не послышался старческий женский хрип:
— Хто?
— Меня зовут Аркадий Михайлович Подлевский, — сказал четко, громко. — Хозяин дома?
За дверью тишина. Аркадий уже хотел звонить снова, как услышал грубоватый мужской голос:
— Кого надо?
— Я Аркадий Михайлович Подлевский, сын Михаила Алексеевича. Хочу с вами поговорить.
— О чем?
— Об отце.
Снова настала тишина, и Аркадий понял: его впустят, но предварительно подготовятся к внезапному визиту, что-то припрятав или, наоборот, выставив напоказ. Он поступил бы так же, и это была его жизненная тактика: оценивать действия других по собственным намерениям. Обычно такой подход срабатывал, хотя бывали случаи, когда выходило с точностью до наоборот — как молотком по пальцу. Но те случаи научили Подлевского сортировать людей по критерию «свой — чужой», имея в виду какой-то особый вид бездуховного родства.
Наконец громыхнул засов, повернулась уключина, и перед Аркадием предстал тот, кого он предполагал увидеть, даже лицо показалось знакомым. Оба внимательно разглядывали друг друга. Потом хозяин, в потертой синеватой рубашке в клетку, какие раньше называли «Привет из Малаховки», бросив взгляд на модные светло-серые челси гостя с темными резиновыми вставками на щиколотках, спросил:
— Как меня нашли?
— Агапыч помер. Пришлось выслеживать. — Каждое слово было смысловым, и Горбонос оценил это, жестом пригласил войти.
Они прошли в левую комнату, где стояли квадратный обеденный стол под цветастой клеенкой и два стула. Аркадию показалось, что эта удручающе скудная обстановка спешно подготовлена после звонка в дверь. Едва присел, Горбонос в лоб спросил:
— Кто выследил?
— Вы посещали Переделкино, там был человек — ухаживал за больным отцом. Он вас запомнил и случайно увидел у здешнего метро.
Здесь каждое слово тоже было строго рассчитано, неся целые пласты информации. Горбонос несколько секунд вставлял их в свою матрицу, проверяя, подходят ли они. Потом двинулся дальше:
— Зачем пришел?
— Ставлю отцу надгробие, вот и потянуло. Я о нем мало знаю, а вы рядом были, я вас видел.