Вот прощание! — и без всякой дуэли, даже дверью не хлопнул. Просто уход.
У всех (сколько этих всех? тысяча? десять тысяч?), у всех в памяти Лермонтов, «Смерть поэта». Но Лермонтов писал в шоке, в горячке, в приступе острого горя. Некоторым такое знакомо по смерти Высоцкого. Когда мир покидает старик, то будь он даже кумир миллионов — эти миллионы испытывают печаль и не более. Но внезапный уход молодого гения разрывает сердца. И Лермонтову, конечно, пришёл на ум Ленский:
Нам очень грустно думать о гибели Пушкина, но шока нет, мы родились спустя полтора века после дуэли и можем хотя бы пытаться рассуждать спокойно.
«Воспетый с чудной силой» — да. Но воспетый Ленский сам-то ничего стоящего не написал и никакой Державин его не приметил.
В момент чьей бы то ни было неожиданной смерти (многие говорят «безвременной», полагая, будто знают своевременность) люди немедленно обнаруживают массу предсказаний, сделанных покойником. Мол, не поняли слепые-глухие друзья и родные.
В дни гибели Пушкина многие (конечно, задним числом) увидели всякие предзнаменования, предсказания. А уж самое простое и наглядное: Ленский! Поэт, дуэль, смерть — всё сходится. Но Шестая глава написана более чем за 10 лет до смерти Пушкина.
Он что, невольно предсказал свою смерть? Он что, пифия, которая бормочет бессвязные слова, а вы, значит, авгуры-толкователи?
Тогда что такое «предсказал»? Волевой сознательный акт или невольная случайность? «Но примешь ты смерть от коня своего!» — вот предсказатель и предсказание: вдохновенный кудесник сознательно и бесстрашно пророчит гибель в лицо князю.
А если случайно, а если невольно… Тогда и предсказывать не надо — так ли, сяк ли, ой ли, вей ли — всё равно сбудется (см. «Второй закон Мальбека»).
Давайте избавимся от пошлой поверхностной аналогии. Дуэль Онегина случайна, он просто дразнил мальчика, всё случилось в несколько минут. Дуэль Пушкина — сознательное, глубоко обдуманное решение. Чуть ли не год тянулся скандал, не будем перечислять всё прочее.
Пушкин — не Онегин, не Ленский и даже не Татьяна. Грохнув Ленского, Пушкин пишет о себе:
Полдень! Не вечер, не ночь! Он прощается:
Пушкин прощается с юностью, а не с жизнью! Хотя настроение очень печальное. Заодно он начинает (быть может, неосознанно) прощаться с Онегиным. Через три года он его уничтожит.
Часть ХXIV
Вершина
Нравственность в природе вещей.
Нравственный закон внутри нас.
ХCV. Вершина
Подъём — важное слово. Люди привычно думают, будто это армейская команда, по которой солдаты прыгают вниз, с койки в сапоги. Но есть подъём на вершину — дело тяжёлое. А если это восьмитысячник — мучительное. А есть ещё подъём духа — тогда человек способен на всё; даже в ущерб себе. Вершина была обещана давно, промежуточные лагеря позади, пора.
…Запоминается последняя фраза (Штирлиц). И действительно, последняя фраза самого знаменитого русского романа запомнилась народу:
«Верна» — вот последнее слово. Больше персонажи романа не скажут ничего. Действие кончено. Автор прощается. Последние три строфы — это уже не роман, даже не эпилог, никаких персонажей уже нет. Только Пушкин и его мысли.
Последнее слово важней всего — это вам любой бизнесмен подтвердит, любой судья, любой приговорённый. Вот пример последнего слова — его помнят и через пять веков:
«Будьте мужественны, Ридли! Божьей милостью мы зажжём сегодня в Англии такую свечу, которую, я верю, им не погасить никогда».
Могильная яма? Нет, вершина! «Гамлет» кончается словами Гамлета «Дальше тишина», хотя дальше никакой тишины: грохоча сапогами, появляется войско Фортинбраса; рассказ Горацио; распоряжение о торжественных похоронах — но никого это не интересует и никакого значения не имеет.