- А зачем вы ему без денег продукты дали? - спросила девочка.
- Раньше он получал жалование на железной дороге как стрелочник, и все у нас покупал. А когда поезда перестали ходите, его уволили, но он остался жить там, в своей будке. Немножко умом тронулся. Сначала его выгоняли оттуда, но потом махнули рукой, живет, никому не мешает. Говорить перестал. Теперь его не трогают. Вот начнут весной разбирать рельсы, тогда, видно, и домик его разломают. Хотя, не знаю, может, и нет...
- А зачем же вы бесплатно? - настойчиво спросила девочка.
- А тебе жалко, да? - огрызнулась на нее хозяйка. -Человек раз в месяц за продуктами приходит, все ему тут помогают, не только я, весь поселок... Да и он нам помогает, что надо смастерить, починить, руки у него золотые. Не только я помогаю.... А тебе жалко стало, да?
- Ничего и не жалко, - возразила девочка резко. -Спросила просто. Уж и спросить нельзя...
Придя домой, он разложил продукты по местам, затопил печь и прилег отдохнуть. Домик выстыл, пока он ходил в поселок, и ему было холодно. Но, отогревшись, он незаметно для себя задремал и проснулся точно к девятичасовому. Он не спеша оделся, ополоснул лицо, чтобы прогнать сон, и вышел на мороз, на заснеженный простор. Было холоднее, чем утром, падал снег, из ближнего леса доносился волчий вой. Рельсы, занесенные снегом, местами только угадывались. Он подождал немного, походил вдоль полотна, чтобы не мерзли ноги.
- Не придет- сказал он. - И сегодня .тоже. Ладно...
Он пошел к домику, окошко которого ярко и уютно светилось в темноте, взял лопату и принялся очищать снег с рельсов. Рельсы звонко взвизгивали под железом лопаты, обнажая свой еще более холодный, чем снег, лик. На блестящие, обнаженные рельсы тут же снова ложился снежок, который теперь пошел сильнее. Поработав немного, он разогрелся, постоял, отдыхая, остывая, задрав голову к невидимым звездам.
- Сколько, же всего разного на свете, - тихо, раздумчиво произнес он. Жизнь большая. Всему в ней находится место, все в нее помещается. Он медленно поплелся к домику, вошел в накопившееся тепло, поставил в угол лопату и стал привычно готовить хлеб. Позже, ложась спать, он вдруг ясно вспомнил бледное, недоброе лицо девочки, которую впервые увидел сегодня в поселке, ее любопытный взгляд.
- Девочка, - сказал он и тихо рассмеялся.
Ночью началась метель, вой ветра проникал в душу, в мозг, студил нутро, проникал в его одиночество, пронзал все его существо жутким холодом, от которого он не мог спрятаться нигде, не мог укрыться, как ни заворачивался в одеяло. Он проснулся среди ночи, полежал с открытыми глазами, слушая вой ветра, к которому примешивались непонятные посторонние звуки, шум или что-то напоминающее стук, напоминающее перестук колес... колес поезда. Будто стремительно приближался поезд. Он вскочил с кровати, подошел к окну, вгляделся, стараясь сквозь снежную бурю хоть что-то разглядеть, и ничего не увидел.
- Ветер, - сказал он и снова залез в постель.
Утром, только он собрался выходить в семичасовому, как неожиданно, будто выстрел в затылок, раздался стук в окошко. Он испуганно спрятался подальше от окна, все оборвалось внутри от непонятного страха. Теперь застучали в дверь. Твердо, требовательно. Он вспотел, застыв на месте он был страшно напуган, потрясен. Но в дверь продолжали стучать, надо было что-то делать. Весь дрожа, он подошел и открыл, наконец-то. За дверью стояла молоденькая девушка. Он вытаращил на нее глаза. Она быстро вошла и плотно прикрыла за собой дверь, перевела дух с мороза, подошла к печке, потом глянула на него и сказала, с трудом двигая губами от холода:
- Я потерялась, дяденька... С дороги сбилась... Не прогоните? - и уже дольше лукаво поглядела на него.
Он молча глядел на нее, не отвечая, все еще испытывая непривычный озноб.
- Я только отогреюсь, и как светло станет, пойду, - сказала
она.
- Тут недалеко должно быть село, да? она выпустила из рук свою сумку и положила ее в угол, около печки. Он не отвечал.
- Вы что, дяденька, не говорите? спросила она. Он молча поглядел на нее, немного подумал и кивнул. Он вышел и притворил за собой дверь. Он торопился, чтобы не опоздать к семичасовому. Когда он вернулся, она уже вовсю хозяйничала в домике разложила свои вещи, извлекла из сумки веревку и протянула ее из угла в угол, верно, чтобы сушить стиранное. Он поглядел на не и стал привычно готовить тесто для выпечки хлеба. Его раздражали ее вещи и особенно эта веревка, протянувшаяся над головой. Она недолго наблюдала за ним, потом вмешалась:
- Давай, я умею, - она отстранила его и стала месить тесто. Он потоптался возле печки, потом, не находя себе места, снова оделся и вышел из домика. Он долго ходил бесцельно по заснеженной степи, чувствуя себя выбитым из привычной колеи, из размеренного хода вещей. Появилось ощущение, что он лишний, не нужен, ни к чему на этой земле. Когда он вернулся домой, там вкусно пахло. И это тоже было странно: он ходил вне дома, вернулся, а тут пахнет хлебом. Никогда раньше такого не бывало. Он почувствовал, что сильно проголодался. Она спала на его кровати, но когда он вошел, вскинулась, поднялась торопливо.
- Ты хочешь1 есть? - она стала показывать знаками, считая его глухонемым.
Он кивнул. Она подала ему есть, а сама села на кровати и смотрела на него, как он ест. Это тоже было не привычно -есть под чьим-то взглядом, под чужим взглядом.
- Вообще-то, честно говоря, - сказала она, - мне некуда деваться. Я бы пожила у тебя немного. Можно? А за это ты, когда захочешь, можешь делать меня, - она показала характерный жест рукой и говорила, смешно растягивая слова, давая ему возможность читать по губам. - Ты согласен?
Он не смотрел на ее губы, он молча ел, не глядя на нее. Она подошла вплотную к нему и постаралась втолковать ему жестами то, что сейчас сказала. Он поглядел на нее, поднял ничего не выражавший взгляд смотрел, как мог бы смотреть на дерево или облако.
- Ну, как? - спросила она.
Он кивнул. Тогда она быстренько разделась и юркнула под одеяло. Видно было, что она сильно утомилась; очень скоро заснула и захрапела так, что, даже глядя на нее, храпящую, нельзя было поверить, что этот храп исторгает ее тщедушное тело. Он подошел к кровати и стал в растерянности. В комнатушке больше не было места, чтобы спать. Тогда он побросал возле печки мешки и улегся на них спать на полу. Среди ночи он проснулся от того, что кто-то тянул его за руку. Он встряхнулся, испуганно вскочил с пола. Она тащила его к кровати.
- Иди, иди, - говорила она. - Я не хочу стеснять тебя. Иди, ложись на свою кровать. Не то еще прогонишь меня.
Он, ничего не соображая со сна, дал себя уложить, и так как в постели оставалось достаточно места, то она тут же залезла к нему и стала трогать его, чтобы сделать ему приятно и чтобы он не мог ее прогнать отсюда. Она в конце концов добилась, чего хотела: он сонный, неряшливо и без особого удовольствия, почти не ощущая и не сознавая, что он с женщиной взял ее, и она, радостная от сознания, что теперь наверняка привязала его к себе и после этого он не захочет и не сможет прогнать ее, прижалась к нему своим тощим, плохо кормленным телом и уснула, умиротворенная, в неудобной позе. Он же, переживший сейчас сильное потрясение, никак не мог уснуть: это была его первая женщина, несмотря на то, что ему стукнуло уже сорок четыре года, о чём, впрочем, он не знал, или знал не совсем точно; он забыл свой возраст; он стал забывать о нем, как о чем-то вовсе необязательном, после того, как увидел летящее из стремительно мчащегося поезда тело, утыканное ножами. Он не спал всю ночь, размышляя о том, как и что теперь будет. Эта девушка вдруг вторглась в его жизнь и впервые за долгие годы заставила думать о будущем. Но, как прежде он не мог смотреть дальше, чем на день вперед, вот о завтрашнем дне он и думал, и завтра казалось ему страшным - рядом лежало чужое живое тело, чужой человек, и это могло перевернуть всю его жизнь.
Он уже исподволь испытывал раздражение и еще неясное неудобство от того, что кто-то чужой вторгся в его жилище, в его жизнь, в его привычную, долгие годы складывавшуюся жизнь, когда ни в ком он не нуждался, и никто ему не был нужен. Как бы там ни было, но утром, он, хоть и с тяжелой головой после бессонной ночи, невыспавшийся, что бывало с ним крайне редко, встал вовремя, выпростал руку из-под ее плеча, поднялся с кровати, оделся умылся - стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ее, что тоже само по себе было необычно, ново и раздражало своей новизной, к которой не хотелось привыкать, - и вышел, захватив с собой лопату. Выйдя, он вдруг вспомнил, что забыл подбросить дров в печь. Он был рассеян, чего раньше с ним никогда не случалось: все движения, жесты, действия его были доведены до автоматизма, и руки, казалось, сами, без вмешательства головы, выполняли ту или иную работу. Теперь стало иначе, вдруг во все "это привычное вторглась непривычная рассеянность. И много еще чего нового. Не хотелось сразу возвращаться. Он походил по путям, вдыхая свежий морозный воздух. Он побыл дольше обычного вне дома, времени было предостаточно, чтобы убедиться, что и сегодня семичасовой не придет. Он с тяжелым сердцем, не зная, как себя вести, вернулся домой и застал ее за приготовлением завтрака. Она подала ему чай в кружке. Он после холода с удовольствием отпил несколько глотков из горячей кружки. Она улыбалась, глядя на, него, и спросила еще раз, желая, видимо, укрепить свои позиции: - Так я поживу у тебя?