— К чему все это, еще вором прослыву! Скажут, ловчу, не все отдаю. Да и как уследить, все ли я отсыпаю да отвешиваю?
— Никто за тобой, дорогой Антанас, и не собирается следить. Ты человек честный, это мы проверили и знаем по опыту, и нам этого достаточно. А я, видишь ли, хочу сам немного подучиться. Учу, учу ребятишек, а как на себя погляжу, стыд разбирает: ведь сам-то я ничегошеньки не знаю и, что самое ужасное, понятия ни о чем не имею. Зато книгами покойного настоятеля, царство ему небесное, доверху завалена вся вторая спальня. Латинские и разные религиозные я из дома настоятеля не брал: на что они мне?
Винцас Канява прекрасно понимал, что ему недостает интеллигентности, чтобы руководить толпой, особенно будучи в оппозиции. И тем не менее он стал запираться в дальней спаленке не только поэтому: Винцас начал пропадать тут, лишившись забот о строительстве костела, а заодно, и чтобы спастись от спиртного. После того как в комнате Канявы появились книжные шкафы покойного, она стала походить на профессорский кабинет, и он, входя сюда, ощущал прилив гордости, правда, только до тех пор, пока не попытался пользоваться библиотекой; когда же он сделал это, то был совершенно обескуражен. Подолгу листал книги, не соображая, что полезное он может почерпнуть из них. Со временем стал разбираться, о чем пишется в тех нескольких сотнях томов, и понемногу стал читать более или менее подходящее для себя. Он читал и пьянел от чтения или погружался в интеллектуальные глубины и фантазии.
Сейчас, как никогда, Винцас остро почувствовал, что книга, наука сильнее спиртного, они способны противостоять ему, и он стал прятаться за их спины. Он перестал появляться в местечке, ни с кем не общался. По этой причине в приходе стали рождаться самые различные легенды. Одни говорили, что староста снова стал прикладываться к рюмке, как и алтарист; дескать, запрется у себя в комнате и пьет день и ночь. Другие говорили, что он вступил в сговор с новым настоятелем: назло ничего не будет делать, а проценты станет загребать себе, оттого, мол, и общий капитал понемногу тает. Так злословили те, на чьих глазах доставленные материалы начали порастать травой, у прихожан пропал азарт строить замечательный каменный костел. Эти доброхоты не могли определенно угадать, решил ли новый настоятель с помощью саботажа добить «шатию», лишить ее основной силы — денег, или же он просто растяпа, недальновидный умник. Капитал рос сам по себе, увеличивался за счет процентов, и уже вроде бы без пользы.
Одни только ближайшие соседи — односельчане — знали подлинную правду. Двери в дом Канявы были для них всегда открыты, да и Винцас не скупился на долгие, откровенные беседы с кем попало. Сейчас он любого гостя охотно приглашал к себе в библиотеку, поражавшую обилием книг, а еще более тем, что тут можно было узнать много нового. Осенними вечерами, когда ночь кажется такой длинной, люди сознательно стали заглядывать к нему, причем по несколько человек, чтобы поинтересоваться, что нового узнал сегодня их сосед. Канява охотно рассказывал им прочитанное, будто повторяя урок, и слушатели были премного довольны.
Жители деревни Таузай на первых порах по секрету, а те, кто жил на почтительном расстоянии, во всеуслышанье стали говорить о том, что блаженной памяти настоятель, славившийся во всей округе своей необыкновенной ученостью, передал свою премудрость молодому старосте, и теперь умнее его не сыщешь человека во всем приходе, а то и дальше.
Давно не навещал Винцентас своего сотоварища алтариста. Он находился под жутким впечатлением того позднего вечера, а люди болтали, что нынче причетник и вовсе света не зажигает. В потемках борется он с дьяволом, и трудно сказать, чья возьмет. Винцасу было ясно, что этому члену «шатии» капут и что он, Канява, остался совсем один.
Однажды вечером Винцас ощутил смутное беспокойство, желание навестить брошенного всеми святого отца. И едва эта мысль пришла ему в голову, как он тут же вскочил, ибо не в его привычках было откладывать задуманное, и зашагал в сторону местечка. Через полчаса он был уже перед домом алтариста.
Внутри дома и впрямь было темным-темно, как во дворе. Не светилась керосиновая лампа даже в комнате служанки. Она стала бояться вечеров и ночей, когда кто-то иной, уже совсем не ксендз, вступал в единоборство со злыми силами. Приотворив дверь, Винцас скорее ощутил присутствие, чем увидел силуэт знакомого призрака. В углу дивана, как и в прошлый раз, темнело еле различимое в кромешном мраке пятно. Это и была фигура в сутане, только сейчас она еще больше завалилась на бок. Привидение скорее угадало, чем узнало вошедшего (за исключением Канявы, к нему никто не наведывался) и полу внятно произнесло: