На нее то накатывала бесконечно приятная истома, то наваливалось что-то до жути страшное. И то и другое сплеталось в единый клубок, который, разрастаясь до размеров горы, невыносимо давил на нее всей своей тяжестью. Сливались воедино смех и слезы, которые душили ее в равной степени. И тем не менее она чувствовала, что от всего этого можно избавиться.
Но как? Это знал разве что один Гейше, объявивший о своей тайне. Под конец сна она почувствовала крайнюю неловкость, будто ее втолкнули голую в самую гущу народа.
Очнувшись, Северия ощутила напряжение во всем теле, и с такой силой и страхом натянула на себя все, что попалось под руку, будто с нее и в самом деле свалилась одежда и нужно было немедленно чем-нибудь прикрыться. Она так высоко натянула перину, что остались торчать наружу голые ноги. Волосы ее разметались, и она продолжала сонно посапывать, пока окончательно не открыла глаза и не почувствовала, как в единственное оконце, величиной с добрый мужской кулак, будто в отверстие бочки, льется утренний свет. Оконце выходило прямо на юго-восток и было словно нарочно устроено так, чтобы первые рассеянные облаками лучи падали на него. Северия попробовала снова зажмуриться — ведь сегодня она вправе понежиться в постели дольше обычного, однако сквозь сомкнутые веки ощутила врывающийся внутрь клети свет и тогда поняла, что проснулась окончательно и что больше ей не уснуть. Бессознательно пошарила вокруг себя, точно испугавшись чего-то, и, резко напружинившись, села. По привычке размашисто осенив себя крестным знамением, Северия на сей раз самозабвенно произнесла вслух слова молитвы. И рассмеялась: но не молитва ее развеселила, ибо крестное знамение обычно служило для нее своего рода защитой, — ей показались забавными собственные страхи.
Это сразу сняло напряжение. Сейчас сердце ее трепетало часто-часто, как от щекотки. По телу, от самой макушки, вдоль шеи, икр и до щиколоток разлилась теплая волна. И девушку охватило такое безудержное веселье — хоть пой песню про руту. Но она не запела, а опустилась на колени возле постели и стала с жаром быстро-быстро сыпать словами молитвы. Не молись она вполголоса, могло бы показаться, что ее «моления» сыплются как горох на твердую доску: отборные, беленькие горошины, одна к одной, и к тому же не червивые и отменно подсушенные. Она произнесла «аминь» и продолжала стоять на коленях, не зная, что предпринять дальше. И так хорошо было ей в этом положении, в каком-то овладевающем ею понемногу сладостном оцепенении, что хоть вообще не вставай. Лишь настоявшись вдоволь, она выскочила на крыльцо.
Утро на дворе наступало такое безмятежное, такое тихое, хоть заводи беседу с собственной совестью: творец сможет беспрепятственно слушать ее из заоблачных высей. Деревня продолжала спать самым крепким в эту пору сном. Возделыватели земли, люди, продолжали наслаждаться долгожданным выходным днем и похрапывали, давая отдых одеревенелым членам. Даже скотина перестала жевать жвачку, громко срыгивать и вздыхать — она сейчас тоже дремала. Что касается домашних стражей — собак, то ты мог бы забраться в любую клеть и вывезти оттуда все подчистую. Все вокруг были погружены в предутренний сон.
С Северией поздоровался один лишь свистун-говорун, что появился на росшей во дворе старой липе. Скворец вылез из дупла, отряхнулся, поглядел вокруг и, увидев, что еще слишком рано, просвистел приветствие наступающему дню и снова скрылся в гнезде.
Северию так и распирало от важности. Как же, на всю деревню она сейчас — единственное живое существо. Вот потихоньку приберется, задаст корм скотине, а матушке останется только еду сготовить. И тут же спохватилась: одной ей со всем не управиться, хочешь не хочешь, придется разбудить девушек. К тому же можно опоздать в лес, а потом не успеть вернуться ко времени, когда все отправятся в местечко, хотя до заутрени, иначе говоря, до десяти часов, была еще, как ей казалось, уйма времени.
И она принялась умываться так старательно, будто собиралась в костел, чтобы по возвращении из лесу на ходу позавтракать и в путь: шутка ли — четыре версты отмахать! Распустила волосы, длинные, густые, восковой желтизны, вынула из-за балки щетинную щетку со смолистой ручкой, полюбовалась ее красивой и прочной оплеткой из толстых ниток и стала причесываться. Волосы не пакля, по молодости не жалко было и вырвать лишний клок. Радовалась Северия, что пока не лезут. Усевшись на пороге, она расчесывала их, водила по ним щеткой, а сама думала о своем. Девушка унеслась в юных мыслях туда же, где пребывала минувшей ночью в своем сладком сне. Ей вздумалось непременно сейчас разгадать смысл этих сновидений или хоть попытаться восстановить по порядку пригрезившуюся ей историю. Тогда проще было бы уяснить, что она все-таки означает. И Северия терзалась от бесплодности своих попыток связать в единое и разумное целое все эти «что», «где», «как».