Некоторое время спустя та же шляхтичева лошаденка остановилась у дома Гейше, двое новых батраков погрузили жалкие пожитки Раполаса в телегу и, не отблагодарив хотя бы караваем за тридцать с лишним лет преданнейшей службы поместью, повезли Раполаса под горку, по любимому косогору Северии, прямо во двор к его брату.
Езус-Мария, что там поднялось! Первой выбежала навстречу супруга Довидаса, или попросту Довидене: она прямо посинела от злости и страха. Женщина заголосила во всю глотку — на крик кубарем выкатился из дому сам Довидас, а за ним и все пятеро ребятишек да двое работников.
— Куда, зачем, не пустим, пошли прочь!.. Ступайте подобру-поздорову, откуда явились!.. Тут вам не приют для нищих… Да здесь каждый колышек нашими руками забит, каждая доска в заборе подогнана, каждая лесина для новой пристройки нами тесана… Где ты был, когда я в одиночку с нуждой бился? Сказал, что не станешь поперек дороги, а нынче вон все трое заявились… Да откуда же нам хлеба на всех набраться, где вас уложить, чем укрыть, голь вы перекатная?.. Хлеб не уродился, мякинного, и того нету… Без вас десять душ на одном наделе… Ступайте, ступайте, чтоб вам пусто было…
Супруги Гейше с пришибленным видом сидели посреди двора на своем сундучке, ни словом не переча: да-да, думали они, все это чистая правда, они для этого дома и пальцем не шевельнули, хлеба тут и впрямь кот наплакал, лишнего угла тоже нет. Да, но куда же им деваться? Так просидели они до самого вечера. Проголодавшись, расхныкалась дочурка. Да и им не мешало бы подкрепиться. Под конец Раполас не выдержал. Когда Довидас, распетушившись, подскочил к нему вплотную, он впервые шевельнулся и бросил:
— Да заткнись ты, болван! Думаешь, я сам, дайся, не вижу, как оно все складывается? Я-то могу и уйти. Но ты помни, что волок у нас с тобой общий, а значит, я, уходя, у тебя свою половину оттяпаю, не посмотрю, что ты тут понастроил. Так что пусти нас, дайся, хотя бы в чулан или в старую клеть, которую ты приспособил под мякинник.
Довидас притих. Он похолодел при мысли, что ему придется лишиться половины волока, особенно жаль было построек, которые он поставил с таким трудом. Поэтому, ни слова не говоря, он распахнул дверь в старую клеть и стал освобождать место для переселенцев.
Довидасу не хватило смекалки на то, чтобы в ответ на предложение Раполаса о разделе храбро сказать: пожалуйста! Вот тогда-то брат и онемел бы. Ведь что Раполас делал бы с этой своей землей?
Так и остались Раполас и Северия в Гейшяй есть горький хлеб. Ох и горек он был! Всю ночь напролет не унималась Довидиха, металась по дому. Впустив постояльцев в клеть, она все же не пускала их на порог дома. А когда они все же оказались в избе, не подпустила к столу. Но и дав им по ломтю хлеба, без устали тараторила о дармоедах и ненасытных утробах, к которым была причислена и малютка, способная якобы слопать побольше взрослого.
ПРИЖИВАЛЬЩИК ДЯДЯ РАПОЛАС
Чудесный весенний день — день пасхи. Целую ночь люди провели в костеле на всенощном бдении, пели псалмы, слушали проповедь, витали в облаках вместе с ангелами; в их ушах еще стоит позвякивание колокольчиков на светильниках, в глазах еще рябит от множества огней в густой темноте. Дома остались одни старухи, чтобы приготовить еду повкуснее да пожирнее. Особенно все спешили отведать топленого молока, чтобы, так сказать, «навощить кишки», которые все семь недель великого поста не видели ничего жирного и которые, если их сразу нагрузить мясными кушаньями, могут, чего доброго, расклеиться и отказать совсем.
Раполас Гейше, называемый нынче дядей-приживальщиком, и его «сынок» — младший ребенок брата Довидаса, Адомукас, в обряде воскресения Христова не участвовали. Оба они сладко проспали, пригревшись в постели, чуть не до возвращения остальных из костела. Адомукас уже успел воочию убедиться, что наступила пасха: проснувшись, он обнаружил у себя под подушкой парочку красных яичек, точно таких же, какие в субботу матушка варила в луковой шелухе. Схватив их обеими ручонками, он как был, без штанишек, помчался к матушке поделиться своей радостью. Та несказанно удивилась — ай да красота, вот это подарок! — повертела яички в руках и, прищелкнув языком, сказала:
— Выходит, пора тебе, детка, разговляться. Видишь, пасха пришла, значит, Иисус воскрес, с минуты на минуту наши прибудут — услышим по стуку, дорога-то за ночь промерзла.
Адомукас хотел разговляться непременно с любимым дядюшкой. Предстал с пасхальными подарками и перед ним, поразил и его, подобно матушке, неописуемой их красотой. Когда тот налюбовался ими, Адомукас протянул одно яичко дяде, велев держать его крепко, а сам он сейчас стукнет по нему своим.