– Вставай! Мы идем в гости к твоей тетушке Сиван.
– Ой, рано! Она спать.
– Вот и отлично. Она же у себя дома спит, я надеюсь?
– Нехорошо говорить, хозяина!
По почти безлюдным воскресным улицам путь к кварталу, прилегавшему к заводскому району, был быстрым.
– Тетушка радоваться не-не, – угрюмо заметил сонный Чен.
– Я уже понял. Но это она нас должна порадовать, а не наоборот.
– Или – что быть? – колко взглянул китайчонок, слегка отстранившись.
– А ничего хорошего. Можешь так ей и передать, если вдруг она онемеет.
– Плохо, хозяина!
Червинский долго колотил в дверь прежде, чем подошла заспанная прислуга, а следом за ней – и неубранная хозяйка.
– Фу… Это вы, – увидев Червинского, она коснулась груди.
– Ожидали кое-кого другого? Кстати, вы так уверены, что он сдержит ваш уговор?
– О чем вы? Какой уговор?
– По которому вы тоже кое-что получаете после смерти Свиридова.
Минь Сиван широко распахнула большие глаза.
– Как вы можете обвинять меня в подобных вещах? Я добровольно вам все показала и рассказала, я отдала все бумаги…
– Ну, положим, не все. Не спорьте, сударыня. От меня невозможно что-либо скрыть. Или вы до сих пор не знаете, на кого я работаю?
– Теперь уже знаю, – согласилась китаянка. – Да только что же мне делать? Не пожелала бы я оказаться на моем месте: если с господином поссорюсь, то буду на месте мужа. А если с вашим, то и того не лучше.
Червинский нервно рассмеялся, а потом закашлялся, пытаясь скрыть смех.
– Отдайте мне все документы, Надежда Михайловна. Все.
– Если я их отдам, то окажусь на улице.
– А что будет, если не отдадите?..
– Хорошо. Пойдемте со мной.
Они прошли по коридору несколько дальше, чем в прошлый раз. Теперь перед глазами предстал кабинет хозяйки: душный, темный. В углу курились благовония.
Встав на колени, она засунула руку под кровать и достала небольшой ящик.
– Здесь – все. Тут и моя дальнейшая участь. Я отдаю его вам в надежде, что вы не станете обращаться слишком сурово с несчастной вдовой.
Червинского вновь разобрал приступ неуместного смеха.
– Где голова Свиридова?
– Как я вам и говорила, меня здесь не было, когда его убили.
– Потому что вы знали, что его убьют, не так ли? Так где его голова?
– На что она вам?
– Вы определенно не понимаете…
– Здесь. Закопана во дворе.
Червинский, прихватив ящик и придерживая его сверху рукой, пошел к выходу. Сиван засеменила следом:
– Я поделюсь с вами. Только скажите – сколько?
– Когда вы договорились? Еще в Маньчжурии?
– О нет! Когда они приходили и застали меня за дверью…
– И кто из них вам предложил стать слепой и немой?
– Соловей. Обычно я говорила с ним. Он был любезен, не то, что тот, другой господин… Он угрожал мне. Я его боюсь.
Червинского это не слишком-то волновало:
– Свиридова убили, когда понадобились еще одни, новые документы, а он перестал быть сговорчивым, не так ли?
– Все так.
– Почему его убили таким способом? Для чего нужно было скрывать, кто он такой?
– Они ошиблись. Просчитались. Пока в городе не знали, что муж мертв, бумаги ничего не давали… Умоляю, пощадите меня. Я все сделаю. Я отдам вам даже то, чего никому не показывала – в знак доброй воли и надежде на… Секундочку!
Сделав знак ждать, Минь Сиван бегом бросилась обратно в свой кабинет. Вернулась, держа в руках записку.
– Она застряла между ящиками, и они ее не увидели. Я нашла ее, когда мы здесь прибирались. Видимо, Семен писал ее перед смертью. Она не подписана и силы не имеет, – проявила китаянка определенную осведомленность в законах. – Но вам, возможно, покажется интересна.