– Время еще остается – может, заглянем в кофейню да вспомним прежние дни?
Бирюлев согласился, и, сообщив Ирине, что отлучится на пару часов, вместе с Вавиловым покинул церковный двор. Спутник долго восхищался автомобилем бывшего коллеги, который впервые видел вблизи, а затем, когда восторги поутихли, они заехали в трактир и легко уговорили две бутылки настойки.
За напитком и веселой беседой минул и полдень, и, если бы Вавилов не взглянул на часы, Бирюлев давно бы забыл, для чего его звали. Однако газетчик встрепенулся:
– Поспешим, Бирюлев! Мы опаздываем!
Пока доехали до рабочего квартала, раздавив по пути вазон с цветами и едва не сбив разносчицу пирогов, собрание уже началось. На небольшом пустыре за складами набросали ящиков, и, забравшись на них, худой человек в сапогах и потрепанном пиджаке вещал почти то же самое, что говорилось в листовке:
– Но солдаты ль наш враг? Наш настоящий враг, из-за которого льется наша кровь, а наши семьи помирают от голода? За что мы воюем, товарищи? А я вам скажу: мы умираем, потому что в стране произвол! Но мы не будем больше это терпеть!
Приглядевшись, Бирюлев его вспомнил: он был одним из тех троих, кто назойливо разыскивал его сперва в газете, а затем так упорно ходил домой. Поодаль у ящиков обнаружились и другие двое.
– Пусть на фронт идут полицейские! Долой войну! За рабочих!
– Так это ж ты! Ты соседа моего, Леньку, подстрелил, а затем и порешил!
Обернувшись, Бирюлев увидел верзилу-докера – того самого, с кем прежде сцепился на берегу. От него несло самогоном, мутные пьяные глаза не могли собраться в одной точке. Пойло, а заодно и толпа, снова придали отваги, которой при прошлой встрече изрядно поубавилось.
– Что ты несешь?
– Ты на берег ходил, за Ленькой. Сперва топил его, а затем…
– Уйди, я тебя не знаю.
– Убийца! – заорал докер. – Держи убийцу!
– Да ты совсем ополоумел, юродивый? – вступился Вавилов. – Ты хоть гляди, на кого рот-то открыл.
– А ты не затыкай. Я глазами видал! Своими!
Вокруг зашипели, зацокали и затолкались. Толкнули и Бирюлева – локтем в грудь, а затем и в спину. Раз да другой. Неожиданно для себя Бирюлев из середины толпы оказался вынесен почти к самой трибуне из ящиков.
– Это же вы, господин Бирюлев! – радостно воскликнул оратор. – Рад, что и вы пришли. Посмотрите, товарищи: вот наш человек. Он долгие годы был голосом народа в газете и боролся в городе со всякой несправедливостью!
Толпа, что еще миг назад возмущалась, теперь захлопала. Раздались одобрительные возгласы. Поглядев на Бирюлева, Вавилов рассмеялся и тоже присоединился к аплодисментам.
***
Ухо подскочил. Словно щенок, сделавший лужу и схваченный на том хозяином.
– Сядь! – велел Легкий, хотя уши Уха вот прямо сейчас ну совсем ни к чему. – Долго же пришлось тебя ждать.
Червинский уселся без приглашения. Протянул волосатую руку к стакану и отпил так, будто бы там вода какая, а не коньяк.
– Тьфу, бродяжье отродье, – покачал головой Легкий.
– Знаешь, кто закинул подарок тебе в окно?
– Соловей. Думал, ты чего нового мне расскажешь.
– Может, и расскажу – например, почему Соловей так сделал, кто ему помогал и кому он сам помогал.
– Если знаешь – так говори. Время мое не трать.
– При нем говорить?
– Уйди, Ухо.
– Так он теперь Ухо? – Червинский снова налег на стакан.
Легкий принялся рассматривать ногти.
– Ладно, извини. Расскажу тебе кое-что про игорный дом Фортуната. Да и про потаскуху Свиридова, чей племянник сейчас твоего секретаря забавляет в гостиной, тоже есть кое-что...
Дальше он говорил быстро и куда более дельно, чем начал. Обо многом Легкий и без него догадался, но кое-чего раньше и не слыхал.
– Но это не все.
– Да. Но и мои дети ведь не у тетки.
Легкий улыбнулся.
– Это за кого ты меня принимаешь, если думаешь, что вот так возьму и скажу, где?
– Зачем ты прислал ко мне Приглядчика – вот о чем я думаю.
– Ну, я его не присылал. Он сам вызвался.
– Зачем?
– Полагаю, записульки твои так растрогали, что не стерпел.
– Какие записки?
– Те самые, в которых ты растрепать нашего Приглядчика затевал.
– Но я ничего ему не писал. Клянусь – это был не я. Но из-за того, что он впутался, у меня могут быть проблемы. Его слышал посторонний.
– И ты предлагаешь поверить тебе, а дальше что? Избавиться от твоего постороннего?
Червинский, раскрывший рот для папиросы, забыл о ней, отложив назад пачку. Нет, не предлагал.
– Я прошу обменять мой рассказ о том, кто купил твоего Соловья, на моих дочерей и мое спокойствие. Больше мне ничего не надо.