Надеждин слегка шевельнул тонкими бровями. У Свиридова было, кажется, четыре управляющих в городе, и нет никакой причины считать, что сделку на Алекса кто-то заключал именно с ним.
– Вы имеете в виду эти воззвания на ограждении и нелепые листовки? Полагаете, снова предстоит забастовка?
Куликов не имел представления, о чем речь.
– Я заранее усилил охрану, но, надеюсь, на сей раз беда минует. Пошумят и разойдутся, как говорится.
– Нет. Я хотел поговорить про… эээ… добровольческий союз, – давние слова Червинского почти начисто вылетели из головы. Куликов жалел, что слушал так невнимательно.
– А, вот вы о чем, – управляющий свел брови вместе и покачал головой. Затем глубоко вздохнул. Он явно расслабился, позволив себе эмоции – и теперь на белом гладком лбу читалось разочарование. – Стало быть, вы, как и ваш коллега, убеждены в том, что на полицию нет никакой надежды. И мне, честное слово, весьма печально слышать это снова и снова. От людей на заводе, на улице, из газет. От вас – хуже всего.
– Однако я, как и многие мои коллеги, заинтересован в том, чтобы убийцы были наказаны по закону. Другое дело, что мы не можем рассчитывать на свои силы – но, если мы добьемся этой цели, то… – язык заплетался. Куликов бы не отказался промочить горло.
– То достигнем общей цели. Вы говорите все слово в слово, как и господин Свиридов. Я имею в виду не Аркадия Павловича, конечно, а вашего коллегу, другого сыщика.
– Информация на сей раз верная.
– Так она и в прошлый раз была верной. Но мы договаривались о результате, а не об информации. За нее, простите, я не могу себе позволить отдавать такие деньги.
– Мне нужно немного больше, но я…
Управляющий посмотрел в глаза Куликову, ощутившему себя потаскухой, и легко усмехнулся.
– Вы точно не шутите, господин сыщик? Немногим более ста тысяч? Я и в прошлый раз говорил, что даже в самом лучшем случае не смогу заплатить больше пятидесяти. Дела сейчас идут не лучшим образом. Выше по реке не так давно открылся чугуноплавильный завод братьев Ольгиных, и они, я хочу заметить, уже год намеренно сбрасывают цену, поставляя себе в убыток, лишь бы причинять нам наибольшие беспокойства.
– Хорошо. Пусть будет пятьдесят.
– В любом случае теперь я не смог бы дать бы более тридцати. Но, простите, на сей раз ничего не выйдет. Вам все же придется рассчитывать на силы полицейского управления.
– Почему? – в некотором замешательстве спросил Куликов.
– Больше не найдется желающих, – красивые пальцы медленно раздавили окурок. – В предыдущий раз многие из нашего общества, прямо скажем, недооценили побочные стороны вашего предложения. Во-первых, они полагали, что сообщники вашего Алексея Иванова – обычные, простите за выражение, голодранцы, а не солдаты. И по этой причине погибли далеко не последние в городе люди, а такого никак не должно было произойти. Дальнейшие же события… Впрочем, к чему повторять то, что и так вам известно? Что вы нам предлагаете? Потерять жизнь, здоровье или имущество в попытке обрести справедливость? Слишком дорогую цену вы просите, господин полицейский, с какой стороны ни смотреть.
Куликов молчал, не зная, как следует вести себя дальше.
– Но вам нужна помощь, и будет не по-христиански не предложить ее. Я выпишу чек.
Мерзкие ощущения, терзавшие сыщика, грозили вот-вот прорваться.
– Вы и Свиридову помогли? – вставая, спросил он.
– Нет. Я отказал, и довольно невежливо. О своих словах сожалею, но все мы были весьма расстроены столь удручающим результатом.
– Спасибо, что уделили время.
– Сожалею, что не смог быть полезен.
Выйдя с территории завода, Куликов едва сдержался, чтобы не завернуть в трактир. Однако к вечеру предстояло идти в овраг с донесением – и светлая голова понадобится хотя бы для того, чтобы суметь от чего-нибудь увернуться.
Сыщик пошел в свою квартиру.
На крыльце дома сидел, держа на треть пустую бутыль в руке, здоровяк-докер – тот, кто на берегу рассказал про Голиковых. Издали заметив Куликова, он встал, и, пошатываясь, двинулся к нему.
Докер был зверски пьян.