Не забыть расстроенный инструмент с отколотыми в нижней части кусками, на котором она время от времени играла все последние годы.
– Да, батюшка. У меня много талантов. Но к чему эти разговоры? Почему бы не перейти к спасению души? Ведь для того вас и звали.
Священник немного наклонился, и внимательно вглядевшись в глаза Царевне, сказал совсем не то, что она ожидала.
– Как ее спасти, если она не слышит? Она где-то очень глубоко, далеко и не выйдет, как ни зови. А пока ее нет, глазами Софьи Семеновны смотрит дьявол, он говорит ее ртом. Но он не держит ее взаперти. Она свободна, только не хочет выйти. Она боится. Да, просто боится – и оттого терзает себя сама, чтобы опередить…
Царевна скривилась.
– Что же вам такое про меня наговорили?
– Что вы упали, опечалившись из-за дядюшки, и сильно ударились головой о тумбу. И потому не пришли на службу. Но не расстраивайтесь из-за этого: бог всегда с вами, где бы вы не были.
– И вам не надоедает повторять изо дня в день сказки, в которые не верите?
– Не верю, это точно. Я знаю. Если вы захотите, как-нибудь я расскажу вам, почему я так убежден.
Царевна сняла перчатку, протянула руку со шрамом прямо в лицо.
– Бог был со мной?
– Именно так. Вы пострадали от происков дьявола, но дальше вас оберегал Господь. Вы живы, здоровы. Вы дома, рядом с семьей. Не об этом ли вы молились? Разве не услышаны ваши мольбы?
Что он может знать, этот розовощекий бородатый толстяк?
Царевна встала и прошла через гостиную к лестнице.
Раздражение требовало выхода. Закрыв за собой дверь комнаты, Царевна села на стул у трюмо и достала из ящика письменные принадлежности. Как попало оторвала верхнюю часть листа, на которой стояли фамилия и адрес Свиридова, и принялась писать. Глупо. Глупо по многим причинам, хотя бы потому, что время еще не истекло. Очередная нелепость, которая, как и прежние, может повлечь за собой последствия – те самые, от которых нет и не может быть никакого спасения души, если бы даже та и существовала.
Но успокоиться иначе она не могла.
***
Монета и Жернов вернулись к ночи.
– Тот, как все понял, так не только шалаву Приглядчика вспомнил. Всех, кто в его хате когда с кем путался. Сам главный легаш туда девку Каина таскал.
Ржали, как кони.
– Он даже знает, с чего началось. Дескать, девку сцапали – на базаре, якобы, крысила, и в легавку. А там главный легаш ее и приметил.
– А старуха в доме Жилину говорила, что какого-то легавого видала и у Приглядчиковой. Ну, мы к ней. Вспомнила, какого. Рассказала.
Немой сидел перед Алексом на столе и тоже беззвучно разевал рот. Потом скуксился.
– Что, Царевну вспомнил? – спросил Алекс, когда Монета и Жернов пошли к остальным – те на ставки ножи метали в дырявую стену.
Немой помотал башкой.
– Она не вернется.
Кивнул. Скучал щенок.
Алекс ткнул его в бок.
– Хватит сопли развешивать. Идем.
Подошли к стене. Монета как раз очередь выпросил. В драке плох, но ножи бросал – загляденье.
Совсем молодой Жук тихо со двора прокрался. Шепнул:
– Там к тебе на улице. Мутные какие-то. Говорят – просить хотят, но только одного, без всех.
– Во как – с условий начали. Прежде их видел?
– Ни разу. Клоп тоже не признал.
Алекс ощупал рукоять браунинга за поясом – ничего лучше в левой руке удержать так и не мог. С этим-то не в ладах. Выдрал из стены крюк на веревке. Вообще он – чтобы на крышу или еще куда забираться. Но, если надо, и для чего другого годился.
На него глянули – но, раз молчал, ничего не сказали.
Вышел из дома. У коновязи переминались трое: жирный, тощий и средний. Новая лампа на меньше свечей, чем прежняя. Так что рож теперь издали не разобрать.
Тихо о чем-то трепались. Было легко подойти незаметно.