Алекс смеялся довольно долго.
– Вот чем ты занят вместо дела. Времени, гляжу, у тебя в избытке. А иначе бы просто спросил. Не твоя это забота, но раз уж так пробрало, что невмочь…
Он снова загоготал. Вытирая набежавшие слезы, спросил:
– Ладно. Хочешь знать – скажу. Только сам мне сперва ответь: зачем, как сам думаешь, я все это делал?
– Не имею понятия. Если бы не все остальное, я бы решил, что вообще все это – твоих рук дело. Но вряд ли бы ты получил мне найти самого себя.
Новый взрыв смеха, после чего Алекс заговорил.
– Мелкий нашкодил. Смысла трепать об этом другим я не видел. Уладил сам, и все – на этом забыли. Ну, почти… Сбежал он в начале месяца. Оружие спер из дома – думал, не замечу – да и в бега. Пусть… Погулять никому не вредно. День прошел – явился. Весь, как свинья – в грязи да дерьме. Втихую хотел прошмыгнуть. Я его стал спрашивать, что да как. Мелкий – в сопли. Так и так – «оба готовы, да не те». Целый день выслеживал, но прощелкал и не разобрал в темноте. Да что с него взять – восьми еще нет щенку. Кретин и есть. Как он эту бабу с улицы во двор сумел затащить – вообще не пойму. Ну, врезал ему.
Тихий голос, спокойный. Монотонный. Похож на шипение.
Папироса в руке давно истлела. Куликов о ней позабыл.
– Потом решил сам глянуть, что он там натворил да что это был за народ. Днем там легаши терлись. Жмуров-то, ясно, уволокли, но так… Ну, залез в тот гребаный двор, огляделся. Все что надо, увидел. Обратно через забор – а там Наташка, бывшая Каина девка. Как завизжит – и бежать. Я за ней… Она в дом. Я на дерево забрался. С него хорошо видать. Ну, а что дальше – ты ж все и вызнал. Не даром легаш.
– Зачем ты отрезал ей руки?
– Да я особо долго не думал. Руки эти сами на ум пришли, да и делов. Выбросил обратно в тот колодец, куда их девать. Я Немому потом говорю: понял ты – не та баба, так к мужику-то чего поперся? И он мне показывает – подумал, типа, что лучше уж сразу двоих. Чтобы вопросов, значит, не было. Тот еще паршивец, мать его.
Куликову послышалось подобие гордости.
– Что значит – не та?
– Так щенок в школке своей на другого пацана обозлился. За дело – стучал. Но понимать-то надо, – Алекс наклонился, подхватил с пола бутылку. – Если тебе в рыло дали – не сразу ж за нож. Ну, вот не понимает пока. Тупой. Я сам такой был в его годы. Вот, отомстить так затеял – порешить мамку с папкой. Те соседи того, плотника. В темноте, говорю, обознался. Баба та все из дома к дому ходила, вот не сообразил, чья. Потом уже пригляделся к соседям и понял, но что уж. А пацана того засранец все же и наказал. Глаз выткнул. Ну, ладно – глаз, это еще куда ни шло.
Куликов был готов, несмотря на без того вполне реальную боль, сунуть пальцы в рану, чтобы усилить ее – и, возможно, очнуться.
– Мелкий-то, к слову, видал, как Соловей в том колодце руку Свиридова утопил. Сразу пытался мне рассказать, да я не слушал. Или, верней, не глядел. Что весь издергался, Птица? Уж прямо так ломит?
– Да, – ответил Куликов.
Хороший вопрос. На него легко дать ответ. На другой, заданный самому себе – а чего, собственно, другого он ожидал от обитателей этого дома? – сыщик ответить не мог.
– Почти рассвет, – определил Алекс по темноте, проникавшей сквозь доски, сплошь скрывавшие окно. – Пара часов – и придет докторишка. Он в своем деле толк знает. Летать будешь, Птица. Да, раз уж зашел разговор: тех, кто дочку его порешил, не ищи. Не трать время.
– Не может… За что?
– Ну, позабавились мы, – пожал плечами Алекс. – И не без пользы. Ты от царапки скулишь, а мне еще чуть не месяц одной рукой обходиться. Или что, на тебе учиться?
– Она ведь просто барышня… Она тебе помогала.
Алекс усмехнулся и выматерился. Встал, захватив бутылку, направился к двери.
– Все, Птица. Либо спи, либо вниз вали, а мне пора. Полночи с тобой впустую треплюсь. Червяш там, поди, в дерьмо ужрался.
Он вышел, а Куликов еще долго сидел, не меняя положения. Глядел, не мигая, на лампу. Пытался то ли осознать то, что услышал, то ли – забыть.
Червинский оказался чертовски прав, когда советовал не лезть в это дело.