– Будет сделано, Леонид Михалыч!
Выйдя за порог, Свиридов расстегнул ворот и дал себе волю, расчесывая высыпания крапивницы. Но сделал только хуже: воспаленная кожа не прекратила зудеть, а теперь еще и болела.
***
– Пусть Тит был исполнителем – Ерохину этого мало. Плотник не убивал себя сам.
– Да, и я успел выяснить, что стояли за ним… Хм. Если скажу – вы точно не поверите, да и правильно: во всем нужны доказательства. И люди, с которыми я вас сегодня познакомлю, вам их предоставят. Подождем пару часов, и пойдем, как стемнеет.
Куликов отхлебнул из щербленой чашки отвратительный чай – настоящие помои – и поморщился, отставил в сторону.
– Но, может быть, вы мне скажете – а потом мы и удостоверимся?
Он труп – это вопрос нескольких часов. И до чего же это погано.
– Не могу, – Червинский покачал всклокоченной головой. – Ваша реакция может быть непредсказуема. Лучше, если вы узнаете имена не от меня.
– Реакция? Я веду следствие. Какая у меня может быть реакция?
– Хм… Ну, на этой неделе вы застрелили задержанного, хотя, как я слышал, особых поводов не имелось.
Куликов снова было взялся за чашку – и облился.
– Неужели так говорят? Но я в него не стрелял.
Червинский поднял кустистые брови.
Он очень хотел поверить. Но, если Куликов в самом деле не врал, то прямо сейчас бывший сыщик совершал свой наихудший поступок, не имевший никаких оправданий.
– Все делают ошибки... В нашей службе они случались у каждого – кого угодно спросите. Даже если вы немного и перегнули палку – такое бывает, не о чем сожалеть.
– Перегнули, согласен. Он вел себя вызывающе, но опасности не представлял. Я достал оружие, чтобы его успокоить – думаю, этого бы хватило. Убивать его я не собирался.
– Выстрелили случайно? И такое бывает.
– Нет, я неплохо стреляю. Но в того человека стрелял не я. Тем более, сразу на поражение. Можно было б хотя бы в ногу.
– Если не вы – тогда кто?
Куликов замолчал. Если он говорил правду, то ответ и так очевиден: весь участок знал, что в ту ночь в кабинете было только три человека.
– Другой полицейский. Я не хочу, чтобы меня считали… Это не так. А все оттого, что никто не следует правилам. Мы даже не успели подать рапорт о происшествии – наутро пропало и тело, и помощник задержанного, мальчишка. Но и об этом все молчат, как немые. Впрочем, говорить вам об этом не стоило. Вы не поймете.
– Отчего же? Я там работал, на вашем месте. С тех пор, поверьте, изменилось не многое. Стало быть, в Ваньку стрелял Свиридов? Других вариантов нет.
Куликов кивнул.
– Свиридов. Возможно, у него были причины. Мы об этом не говорили. Но я не понимаю, отчего вы решили, что это был я.
– Он сам рассказал.
Сколько эмоций в его лице! Хороший сыщик должен уметь их скрывать.
– Папиросу?
– Спасибо… Без гильзы?
Червинский пожал плечами.
– Я никогда не убивал человека, – закурив, сказал Куликов.
Как знакомо.
Но как передать его слова Алексу? При личной встрече можно и не успеть: он так ждет гостей, что, увидев, уже никого слушать не станет.
– Знаете, а я вам не верю. Думаю, вы просто хотите настроить меня против коллег.
Такая откровенность вызывала улыбку.
– Вот и я тебе тоже не слишком верю. Может, ты просто хочешь свалить все на Соловья.
Но было бы неплохо это сперва проверить, а потом уже и казнить. Алекс же поступит ровно наоборот.
– На кого?
– Отчего ты пошел в полицию? – посмотрев на часы, сменил тему Червинский.
– Мы уже перешли на «ты»… Ну да ладно. Это вышло случайно. Мне нужны были средства, и я узнал, где можно учиться без особых начальных требований и получая стипендию. Кроме того, было удобно – подготовка шла недалеко от дома. Я отучился, а затем поступил в участок. Вот и все.
– А потом вдруг оставил его и перевелся на другой край света.
Куликов хмыкнул.
– Вам, гляжу, многое обо мне известно. Откуда такой интерес?
– Привычка.
– А вы почему стали сыщиком?
– Не поверишь, но мне хотелось бороться с преступностью. Когда я был юн, то видел в этом настоящую цель. Потом пыл, конечно, угас. А дальше обстоятельства сложились так, что я покинул службу – и радовался, что не пошел на каторгу.
Замолчали.
Гул голосов за тонкими перегородками–стенами – точно из соломы – распадался на отдельные звуки. Наверху причитали и всхлипывали. Слева молились. Справа, сбоку, спорили две молодые бабы.