Выяснилось, что на похоронах заводовладельца не появилась не только дочь, но и старший сын. Семен вел дела завода в Маньчжурии и годами не показывался родне. Свое отсутствие он объяснил отпиской, и – что куда больше удивило не только Свиридовых, но и весь город – отказался от своей доли в заводе.
Второй сын старика, Николай, из-за долгой болезни уже почти не вставал с постели. Он и стал наследником – в равных долях с представителем и супругом Ирины.
Годы постылого брака наконец-то привели к той награде, на какую Бирюлев и рассчитывал, вступая в него. Осталось только дождаться, когда завещание вступит в силу.
– Нам конец! Скоро не будет завода – все по миру пойдем! – шептали в городе.
Однако завод работал, как прежде. Все дела вели управляющие, и Бирюлев не видел причин, отчего в будущем должно стать иначе. Сам он ничего в чугуне не смыслил и не планировал, Николай же не нашел бы для перемен сил. Да и сколько ему осталось?
Другое дело – Ирина. Ее, вероятно, придется терпеть еще долгие годы – вот она, ложка дегтя. Однако юную певичку из трактира Бирюлев привел домой вовсе не для того, чтобы позлить жену. Он просто был пьян. Ирине же следовало крепко спать. Кто виноват, что она забыла принять пилюли и решила заглянуть в его кабинет?
Ночь она провела в своей спальне, но наутро все же спустилась высказаться. Это заняло не более пятнадцати минут: летний слепой дождь вместо привычного затяжного циклона.
Бирюлев потер опухшие глаза. Спал он мало и плохо. Узкий диван в кабинете – не лучшее место. Пожалуй, стоит тоже пойти наверх и пару часов вздремнуть.
По пути к лестнице взгляд упал на почту, оставленную прислугой на этажерке. Письма с соболезнованиями – они до сих пор приходили: теперь город мечтал дружить с Бирюлевым. Карточки – сегодня их много: от купца, начальника канцелярии, военного инженера, врача по нервным болезням, геолога, даже от директора мужской гимназии.
«Георгий, вспомни 1913 год».
Записка, напечатанная на пишущей машинке, сама выскользнула из конверта. На нем – адрес отправителя, написанный незнакомым почерком: село Преображенское и дом, в котором когда-то жил покойный отец.
Что это значит? Кто прислал его? Как много ему известно?
Бирюлев поежился, перебирая в уме, на что мог намекать адресант. Увы, но вариантов тут предостаточно.
***
– А ну, стой! Держи его – он у меня червонец спер! – и свист.
Гвалт за стенами никогда не стихает. Сложно снова привыкнуть после оврага. Там куда тише. Если орут, то по делу.
Алекс держал голову за виски – не то разлетится. Такие вопли, да после ночных посиделок с «купцами». Добавили те чего в пойло, что ли?
– Не дам столько за тухлятину! Скинь!
Там, снаружи – базарная площадь. Людишки возятся и мельтешат. Треплют обо всем. Меняют гроши на разную лабуду. Ту, что валяется на прилавках. Ту, что водится под ними.
Это заметно любому глазу, пусть хоть легавскому. Зато невидимый перекресток, где сходятся интересы, открыт не всем. Если уж и лезть снова наверх, то только тут, на базаре, и стоило разместиться.
Дом аптекаря удобный, он с краю. По крышам с него можно идти, как по улице. В подвале толстые стены, лестница скрыта перегородками.
Алекс присмотрел дом, еще когда думал – а так ли уж надо выезжать из Старого города. Ну, а потом аптекарь исчез. Аптека сделалась оружейной лавкой.
Теперь все почти в открытую. Лавки и ломбарды, кабаки и трактиры – платят все. Наследники старика Свиридова тоже стараются. Ну и, ясное дело, городской голова помогает. И себе, и других не забыл. Лесной лагерь почти обезлюдел. Зачем без нужды пачкаться?
Одна печаль – шум.
– Отрежь-ка мне вон тот кусок, милая. Да не с краю – с центра! Дай покажу…
Да взять прямо эту: верещит так, точно не тухлую свиную тушу пилят – саму.
Алекс подошел к окну. Оперся на створку – и дернулся по привычке, хотя рука почти зажила. Зацепило сильно: и повязку сняли, а она все висела плетью. Алекс уже решил, что так и будет калекой. Но жирный китаец – того прислал Легкий, то есть, мать его, городской голова – знал, сука, какой-то заговор, не иначе. Пальцы снова стали гнуться. В общем, годились для всего, для чего нужны.
Он сплюнул вниз, глядя на кишащий люд. Нашел визгливую.
– Эй, родная!
– А? – задрала голову тетка.
– Помочь тебе? Отрезать чего?
– Ниня! Ниня, ни нада!
Теперь вопли не снаружи – внутри, в лавке. Тот самый китаец. А «Ниня» – Немой. Видать, не в духе пришел.
Быстрый топот – засранец прыгал через пять ступенек за раз.
Стучаться, понятно, не стал. Растрепанный. Дышал тяжело.