Куликов покачал головой. После того, как Свиридов и на второй день после той ночи не появился в участке, шепотки стали громче. Стоило Куликову приблизиться – они замолкали (Червинский угадал и в этом – полицейские явно предполагали больше, чем озвучили Ерохину). Однако суть слуха все же достигла: коллеги считали, что Свиридов отсутствует из-за своих теневых проблем.
Сыщик уже устал ломать голову над тем, отчего до сих пор никто не сообщил о смерти Свиридова.
– И что, все по-прежнему? Никто не видел, не слышал? Дома не показывался?
– Нет.
И вчера днем, и ранним утром сегодня он по просьбе Ерохина навещал дом покойного.
Все лучше, чем коротать время в собственном жилище – пустом и мертвом.
Она так и не вернулась.
Скромный, уютный, в полтора переменных этажа, дом Свиридова располагался на пересечении рабочих кварталов и огромного центра города, бывшего заботой участка. Туда входил и овраг – где полицейские не бывали, и от которого до дома Свиридова было весьма далеко.
– Ваш супруг не явился на службу, – сообщил Куликов хозяйке – невысокой полной еврейке – при первой встрече.
В небольшой гостиной поближе к матери собрались и четверо детей – три мальчишки от трех до тринадцати лет и девочка, совсем малютка.
– Боюсь, что не смогу вам помочь. Я не видела Мишу с вечера четверга…
– Где, по-вашему, мы можем его найти?
Дама глубоко вздохнула.
– К сожалению, он не рассказывал о своих делах...
Сегодня утром она, открыв дверь, просто помотала головой.
Глядя во встревоженные, понимающие глаза вдовы, которая еще не узнала о своем новом статусе, Куликов мучился от укусов совести. Но разве он виноват хоть в чем-то? Разве не Свиридов подстроил все так, что, не вырой он сам себе случайную яму, мертв бы был уже Куликов?
– Хм… Ясно. Если же он все же надумает вспомнить о долге, не забудьте сказать, что я его очень жду.
– Сделаю.
– Куликов!
Он успел дойти до двери. Обернулся.
– Про Чернышева тоже нет новостей?
Тот был четвертым сыщиком, хотя и громко сказано – все здесь в прошлом служили обычными городовыми и не проходили специального обучения. Работал Чернышев в паре с Ушаковым, и, как и Свиридов, с понедельника не объявлялся.
– Нет, Леонид Михайлович. К нему ходил Ушаков, но квартира закрыта.
– Чертовщина!.. Все, займись делом.
Расчленитель заботил Ерохина куда больше, чем Свиридов и Чернышов, вместе взятые. Беспокоил он и городского голову – он сам сообщал о том с первой страницы газет. Читая обращение, Куликов вспоминал о словах Червинского, назвавшего импозантного господина с фото – налетчиком, грабителем поездов. Бывший коллега был не только подлецом, но и не дружил с рассудком. Опиум, очевидно, сильно повредил его мозг.
Усевшись за стол, Куликов достал свои хаотичные записи, где пытался строить нелепые цепочки событий и подобные им гипотезы. Тит – вычеркнуть. Убитый плотник явно был жертвой, а не соучастником – здравый смысл подсказывал, что простоватый здоровяк не был способен на построение хитрых схем. Глава убитого семейства на берегу – вычеркнуть. Куликов был явно не в своем уме, когда предположил причастность раздавленного горем бедолаги…
– Куликов! Второй день тебя ищу. Так и показать станет нечего, на такой-то жаре…
– Я большую часть времени провел здесь.
Морозов снова пьян и вонюч – от перепачканного фартука буквально разило экспертской работой. По морщинистому серому лбу стекал пот.
– Осмотрел я Наталью, и кровь изучил. Тебе на бумаге или сперва на словах?
– Расскажи так.
– Ну, руки и голова отделены совсем другим предметом, не тем, что у первого. Тут был длинный нож. Думаю, складной – такими те, кто из оврага выходит, часто душегубствуют. Удобно – хоть в рукав, хоть в сапог… Гм. Обрати внимание: чтобы отпилить голову таким ножом, нужно не только время иметь в запасе да терпение, но и силу недюжинную.
Такого мнения Куликов придерживался и прежде: отрезать, а не отрубить, руку – непростая задача для слабака.
– Раны по характеру тоже отличались от первых: здесь руки резали у мертвой, а голову у живой. Это и стало причиной ее смерти, а перед тем над покойницей надругались. Прежняя жертва же была мужчиной, так что о подобии, опять же, речи не ведем.