Куликов кивнул, не слишком обрадованный словами эксперта. Загадка, у которой и без того пока не было внятных вариантов решения, становилась только запутанней.
– А кровь?
– Она принадлежала двоим – самой Наталье и кому-то еще.
Однако это еще не причина отказаться от предположения, что преступник был не один.
– Ткань на окне?
– Похож на кусок рубахи. Да! Вот что любопытно, Куликов – он шелковый. То есть, это не голодранец.
И как теперь все связать воедино?
Замолчали.
– Я бы на твоем месте решил, что кто-то подражал нашему Расчленителю. Но при этом либо не сильно старался, либо не знал деталей, либо и то, и то. Но, к счастью, я не на нем.
Закурив ядреную папиросу, Морозов вышел. Куликов остался наедине с перепутавшимися мыслями.
***
– Вот… Все готово. Сколько с меня?
Анна подвинула к себе лист бумаги и принялась пересчитывать слова, касаясь каждого кончиком карандаша и искоса поглядывая на барышню. Юна, привлекательна. Совсем не обманула, когда писала: «Красива, молода (девятнадцати лет), окончила гимназию, нравственно безупречна. В надежде выйти замуж только за очень богатого господина. Лета безразличны. Бедных прошу не беспокоиться».
Странно, сколько в городе желающих устроить свою судьбу посредством газет. Только с утра эта барышня – четвертая.
Приглядываться к приходящим в газету оказалось весьма любопытным, но это уже сегодня. Вчера, в первый рабочий день, Анна едва понимала, где находится. Лица посетителей сливались воедино, как и буквы на тех листках, что они подавали. Она путалась, сбивалась и переспрашивала, несколько раз смахнула пачку, изрядно распухшую к вечеру, разлила чернила, в трех случаях проставила не те штампы, и, наконец, в конце дня обсчиталась. Суровый смуглый человек в очках, которого звали старшим, несколько раз цокнул языком и молча вернул ведомость на переделку.
Он промолчал – но зато другие много чего сказали. Казалось, каждый в шумящем, гадящем, стрекочущем из подвала типографской машиной двухэтажном здании, только и делал, что следил за Анной и стремился научить ее уму-разуму. Она выслушала десятки советов, едва ли уловив их смысл, и только и делала, что послушно кивала.
К вечеру от непривычно долгого стояния ноги отекли так, что удобные туфли натерли. Голова разболелась.
С пришедшим Бирюлевым Анна была немногословна и не могла дождаться, когда тот, наконец, уйдет.
– Ну как, ты довольна?
– Спасибо, Георгий. Я так рада получить эту работу, – она надеялась отделаться тем ответом, которого он ожидал.
– Как твои новые коллеги? Познакомилась с кем-нибудь?
Анна помотала головой.
– Так ты, выходит, там скучала. Не встречала того мальчишку – помнишь, я тебе о нем говорил? Леньку? Он бы тебя развлек.
– Нет, – и ей было совсем не до развлечений.
К счастью, вскоре шутливая веселость оставила Бирюлева – он ушел в свои мысли, а потом вдруг спросил:
– Анюта, скажи-ка мне – чего боятся женщины?
Анна, украдкой разминавшая нывшую ногу, не успела обдумать ответ – сказала первое, пришедшее в голову:
– Одиночества. Остаться совсем одной и не быть никому нужной.
Бирюлев улыбнулся, глядя куда-то внутрь себя, и кивнул – раз, а затем еще раз, словно подтверждая собственную мысль.
Затем они отправились в постель, а потом он все-таки ушел в темноту прохладного вечера.
Она попыталась уснуть, но измученный дневными волнениями мозг не спешил расслабляться. Сперва его долго терзала газета, но потом она уступила место мыслям другого толка.
Вдруг представилось знакомое тело рядом. Теперь, когда эмоции улеглись, принятое решение уже не казалось единственно правильным.
Он все эти годы заботился о ней. Любил, оберегал, как мог. Да и она… Разве, положа руку на сердце, ею всегда обуревали только гнев и стыд? А если так, то отчего по вечерам она тихо подкрадывалась к нему, когда он читал свои нудные жутковатые книги – чтобы обнять и поцеловать в щеку, в лоб?